Она делает первый шаг на дорогу…
В сознании снова темнеет, лапы подкашиваются, и волчица бессильно падает наземь, утопая в сугробе. Сил подняться больше нет. С неба, серого, тяжелого, летят крупные хлопья снега, оседая на шерсти, на морде, на открытом мясе. Это прикосновение замёрзшей воды к плоти причиняет сильную боль, но чувства давно уже притуплены, и даже холод не заставляет подниматься и пытаться добраться до укрытия.
Замёрзнет? Покроется льдом? Окоченеет? Какая разница.
Ничего страшного. Не больно. Ко всему привыкаешь, учишься воспринимать как данное. К холоду. К ранам, расходящимся, сколько их не зашивай. Ты даже умереть не можешь. Ходишь живым трупом, пугая прохожих открытыми мясом и костьми, полубезумным взглядом. Они даже не верят, что с этим можно жить. Наверное, думают, это всего лишь нарисованные травмы или ты всего-навсего робот, раскрашенный под живое существо. Думают, ты из железа. Ведь сколько их вокруг таких, нереально сильных, выносливых, способных пережить что угодно, любую рану.
Никто не замечает друг друга, а порой и себя. Даже те, кого с ног до головы покрывают такие же следы гниения и раны, даже похожие торопливо стараются отвернуться. Забыть. Не видеть других «живых мертвецов», не всматриваться в их травмы, в их полные боли глаза — чтобы не увидеть себя в них. Себя, точно таких же, искалеченных и уродливых, стоящих в одном шаге от смерти, если не на её границе. Увидев себя в отражениях, они либо разбивают зеркала, либо до смерти вглядываются в свои ужасающие раны, словно находя в этом некую эстетику. Эстетику страдания. А другие, отчаявшись помочь — чем ты поможешь загнивающему заживо трупу? — отходят подальше, лишь бы не заразиться.
Правда не нужна никому. Да её здесь и нет.
Фонари сияют ярко-ярко. Полуслепой взгляд видит их как огромные пятна, на фоне которых пролетают мушки-снежинки. Глаза слипаются, и чёрный волк проваливается в сон. Он беспокойный, этот сон. В нём всё тот же город, всё те же улицы, точнее — их искажённый волшебный образ, в котором куски реальности, впечатлений, фантазий перемешиваются, создавая некий сюрреалистичный гигантский мир из осколков мира настоящего. Он необычно красивый, со своими «новыми старыми районами», с мостами и арками, пиками зданий, громадами заводов. Вот только тебе хорошо известно, что скрывается за этой внешней красотой. Что скрывается за очередным тёмным поворотом или распахнутой дверью в гигантский дом. Ты знаешь, куда привезет тебя трамвай без номера, в какой реке закончится твоя жизнь на этот раз, когда охотник пристрелит тебя после долгой погони. Ты знаешь это, но всё равно раз за разом сбегаешь туда, в искаженный мир из своих лучших грез и худших кошмаров, в парк смертельных аттракционов, устраиваемый собственным сознанием.
Но сейчас сон немного меняется.
Пушистый снег превращается в высокую мягкую траву, а замерзшие небеса приобретают глубокий синий цвет. Уступ обрывается в пропасть, за пропастью же вырастает город. Огромный, он нереально красив. Стеклянно-стальные пики зданий, сияющие на тёплом солнце, не режущем глаза. Улицы, деревья, дома и целые районы: всё как на ладони. Это тот самый город. Только до него обрыв в бездну, а на том краю бездны — электрическая сеть. Даже если перепрыгнуть, её ток попросту убьет от одного касания. Не попасть туда, не попасть никак в этот город грез и кошмаров.
Но можно сделать один рывок, взвинчиваясь в прыжке над бездной, надеясь, что на этот раз её перепрыгнешь…
Проваливаясь вниз. В никуда.
Что-то осторожно тыкается в морду. Волк устало приоткрывает веки. Глаза уже почти ничего не видят, а с возвращением в реальность возвращается и боль. Становится невыносимо плохо, паршиво. Уходящие вверх сияющие пики города так и стоят перед взглядом, перед новым падением во мрак. Всё кружится, и до утомлённого сознания не сразу доходит, что вокруг действительно возвышаются здания, вырастая из марева большими стенами, просвечивающимися фонарями и горящими окнами. Всё снова, в который раз соскальзывает обратно в темноту, падая вниз с этих вертикальных скал. Волчица закрывает глаза. Сил нет. Хочется сдохнуть… кто бы ты ни был, если ты тот охотник из моего сна — пристрели меня.
Но что-то снова утыкается в морду. Холодное. Стальное. Нет, это не оружие. И касание — осторожное, мягкое, будто проверка.
Она снова открывает глаза. Двоящийся силуэт возвышается над лежащим в снегу полумёртвым зверем. Он… он похож на такого же волка.