Все, тихо пробурчав «Ясно», стали расходиться по углам. Стоявший рядом оберефрейтор смерил девушку взглядом, довольно хмыкнул и, развернувшись, пошел к своему месту.
Вздохнув, фон Штромберг размял шею и, потянув ее за руку, повел девушку за собой к своему месту между двумя оконными проемами. По бокам от него располагались его самые верные бойцы — Линдманн, который уже разлегся на своем месте и собирался заснуть, и Шварц, который вновь перечитывал присланное его женой письмо. Остановившись, он подтолкнул русскую, заставляя ее опуститься на место, застеленное плащ-палаткой.
— В плен? — тихо по-немецки проговорила она, забиваясь почти к самой стене и испуганно глядя на фон Штромберга, который удивленно вскинул брови, услышав свой родной язык. — Я немного знаю немецкий…
— В плен, — не отводя взгляда от нее, он полез в свой вещмешок и, достав запасной ремень, связал им запястья девушки.
— Зачем? — вскрикнула она и, испугавшись своего громкого голоса, замолчала, все еще испуганно глядя на лейтенанта.
— Чтоб не сбежала, — пояснил он и уселся рядом с ней.
Они долго сидели так вместе. Фон Штромберг буквально умирал от дикого желания выкурить хотя бы одну сигарету — последний раз он курил больше недели назад. Эти чертовы русские дают им побегать…
— Мартин, — внезапно произнес он и, немного повернув голову в сторону, посмотрел на нее.
— Оля, — тихо ответила она, но не взглянула на него в ответ.
Лейтенант еще долго смотрел на девушку, на ее светлые растрепавшиеся волосы, на плотно сжатые губы, а потом тяжело вздохнул — он знал, что им предстоит долгая ночь…
***
22 декабря, 1942 год
17:26
Фон Штромберг, дыша на замерзшие руки, смотрел на других солдат. В народе бытует мнение, что если ты попал в штрафбат, то считай, ты покойник. Если тебя сразу же не отправят под танк или ты не подорвешься на разминировании очередного замерзшего поля, то не выдержишь расстрелов. Это убивает морально. Но фон Штромберг, хоть и чувствовал, что скоро сдастся, что почти сломлен, еще держался. Старался держаться.
Ему, в каком-то смысле, повезло. После того, что он сделал, по закону военно-полевого суда его должны были расстрелять на месте. Но генерал, который прекрасно знал отца фон Штромберга и питал к нему глубокое уважение, сделал для его сына все, что только смог, — отправил его в штрафбат. И вот теперь, просуществовав здесь почти пять недель, молодой человек стал задумываться над тем, а не лучше было ли, если бы его сразу же застрелили.
Ему, как и остальным, суют в руки автомат. Придется стрелять, потому что тут либо ты стреляешь по команде, либо потом стреляют по тебе.
Молодой человек, на пару секунд устало прикрыв веки, выдохнул облачко пара. Он стрелял уже много раз, но все это было в бою, а в штрафбате придется стрелять впервые. Сейчас — совершенно иначе, чем в бою. Сейчас перед тобой не стоит солдат, тычущий тебе автоматом в лицо, а безоружные местные жители, которых обвиняют в партизанской деятельности.
Когда фон Штромберг открывает глаза, то их уже вывели и поставили напротив них. Четырнадцать человек — столько же, сколько и в их штрафбате. В основном, это молодые женщины и подростки, среди них только двое пожилых мужчин.
Когда раздается команда и фон Штромберг вскидывает руку с автоматом, то сталкивается взглядом со стоявшей напротив него девушкой. Снова та же гимнастерка, туго перетянутая поясом. Ее зелено-карие глаза с нечеловеческим страхом и диким отчаянием смотрели на него, как тогда… Он узнал ее.
Перед тем, как их гауптман отдал последнюю команду своим сухим, трескучим голосом, фон Штромберг успел незаметно подмигнуть ей. Он надеялся, что она поймет. Ее взгляд придал ему сил, напомнил, что он все еще не сломлен, что он еще силен для борьбы. Да и не для того он тогда рисковал собой ради нее, не для того оставил своих бойцов в окружении ради ее спасения, не для того попал в штрафбат, чтобы сейчас своими же руками нажать на спусковой крючок.
Раздается последняя команда, гремят выстрелы, в снег с глухими звуками сыпятся пустые гильзы. Люди, стоявшие напротив них, падают на землю. Вокруг многих уже начинают понемногу растекаться лужи багровой крови, окрашивая в этот же цвет и грязный снег.
Говорят подойти проверить, не осталось ли живых; если остались — выстрелить в голову. Фон Штромберг подходит к лежащей в снегу Оле и, склонившись, проверяет пульс. Он, конечно же, есть — Штромберг всего лишь выстрелил ей в плечо, попав почти в ключицу. Но зная, что за ним наблюдают, он для порядка стреляет рядом с головой Оли.