Вечером, после недолгой репетиции в студии, Катрин Кольери все же решилась набрать номер телефона, напечатанный на визитной карточке Боксона. Казалось, Боксон ждал её звонка:
— Мадемуазель Кольери, как вы думаете, мы сегодня сможем попробовать лучший в Париже турецкий кофе?
— Думаю, что сможем. Вы заедете за мной? — спросила она. — Или мне заехать за вами?
— Знаете, Катрин, вы всегда так подчеркиваете свою независимость, что я слышу в этом вызов…
— И вы боитесь этот вызов принять? — усмехнулась она.
— Да, боюсь, — неожиданно серьёзным тоном ответил Боксон. — Я заеду за вами через час.
Через час они ехали в сторону площади Клиши. Там, на одной из улочек перед кладбищем Монмартр, находилась маленькая турецкая кофейня «Эдирне», и её хозяин, старый турок Ахмед, умел варить кофе с необычайным искусством: в напитке все было совершенным — и аромат, и вкус, и крепость.
— Представляете, Чарли, — говорила Катрин, пробуя прозрачные ломтики рахат-лукума, — если я буду ходить с вами по всем барам и кафе Парижа, то очень быстро растолстею. Похоже, вам нравится все сладкое.
— Мне нравится все вкусное, но далеко не во всех барах и кафе Парижа можно вкусно поесть.
— Вы так хорошо знаете Париж?
— Я родился и вырос в этом городе. Мне удалось побывать почти на всех континентах, я все равно стараюсь его не забывать. Конечно, я знаю в Париже далеко не все. Но кое-что я знаю.
— Тогда покажите мне ваш Париж.
— Катрин, вы — звезда. Я же — человек определённой репутации. Совсем недавно меня обвиняли в убийстве. Мне лестно быть рядом с вами, но… Вы не боитесь, что мое общество может скомпроментировать вас? Вы понимаете, какой материал для скандальной хроники дает хотя бы сам факт нашего знакомства?
— Данжар говорил мне то же самое…
— Данжар знает о скандальном репортерстве все. Наверное, за нами уже охотится её величество «желтая пресса» в лице шакальствующих бедняг папарацци.
— Не беспокойтесь, Чарли, я тоже знаю, что такое «желтая пресса». Меня уже называли лесбиянкой, в моих любовниках уже числились Джонни Холидей и Ален Делон, я читала о том, как ругаюсь с официантами и как я неуклюжа на официальных приемах. Это — обычная плата за известность. Как сказал однажды мой импрессарио Джон Кемпбелл: «издержки всеобщей любви»…
— Отлично, я тоже свою дорогу выбрал сам. Сегодня уже поздно ехать куда-либо ещё, можно просто погулять по вечернему Парижу, или, например, зайти в гости к моему другу, живописцу Алиньяку. Он — гений и его новая студия здесь недалеко…
… — Чарли, ты всегда удивлял окружающих! — предупрежденный по телефону Алиньяк все же был взволнован. — Мадемуазель Кольери, прошу прощения за творческий беспорядок — я ещё не успел распаковать всю мебель, а этот последователь Че Гевары своей традиционной стремительностью не оставил мне времени на уборку.
— Называйте меня Катрин. А почему Чарли — последователь Че Гевары?
— А он, что, ни разу вам не рассказывал, как полтора года бродил по партизанским тропам в Гватемале?
— Нет, ни разу…
— Это на него похоже — мой друг Лаки Чак всегда придерживался шекспировского принципа: «Имей больше, чем показываешь, говори меньше, чем знаешь»! То избивает моих гостей, то приходит с самой Катрин Кольери, и никто никогда не знает, что у него на уме. Позвольте мне написать ваш портрет?
— Прямо сейчас?
— Первые наброски я могу начать немедленно.
— Начинайте!
— Вот, так всю жизнь! — скорбно произнес Боксон. — Как только я появляюсь с красивой женщиной, Алиньяк начинает рисовать её портрет, и я становлюсь в этой комнате лишним. Почему я не скульптор?
— Успокойтесь, Чарли, — утешительно сказала Катрин. — Меня уже ваяли в бронзе, мраморе и гипсе, а один умелец даже лепил мой бюст из папье-маше. Правда, у него получилось плохо. Вы не хотите рассказать мне о Гватемале?