«А он стихи читал и песни пел» — навязчиво напоминает та часть меня, которую я спрятала глубоко и надежно. Думала, что спрятала.
Дура, какая же дура.
— Соберись, Ксюша, черт тебя дери!
Ругаю себя за излишнюю эмоциональность и, покинув уборную, направляюсь в аудиторию, где меня уже ждут студенты. Попутно собираюсь с мыслями. У меня сегодня всего две пары у экономистов, их лишь нужно пережить. А потом домой, приходить в себя.
Лекции, ожидаемо, веду с трудом, сбиваюсь, то и дело возвращаясь к мыслям далеким о литературе и ничего не могу с собой поделать. И студенты это, конечно, замечают. Я непрофессионализмом никогда не отличалась, а сегодня… сегодня я просто не в состоянии и пары слов связать. А все из-за мальчишки глупого.
— Ксения Александровна, с вами все в порядке?
С третьего ряда раздается голос одного из близнецов Авраменко. Демид, кажется. Или Данил. Черт их разбери, двух одинаковых. Но судя по доброжелательной улыбке и неподдельно взволнованному взгляду, все же Данил. Брат его особой эмпатией не отличается. Кстати, где он?
— Да, все хорошо, — киваю, глядя на доброжелательно улыбающегося парня. Ему моя литература сдалась, как пятая нога, но программа требует.
Наверху обеспокоены уровнем знаний родного языка и литературы среди студентов экономических и технических вузов, да и в целом студентов высших учебных заведений. Эксперименты проводят, а нам, преподавателям, приходится мучиться, потому что, как заявил один из моих студентов: «нахрен им вообще здесь литература не упала», что в общем-то грустно, конечно, но и смысла все же не лишено.
— Вы сегодня какая-то дерганная.
— Все нормально, Данил. Где, кстати говоря, ваш брат? — перевожу стрелки.
Знаю, что веду себя непрофессионально, и преподаватель должен уметь держать эмоции при себе, и я держала, ровно до вчерашнего вечера держала.
— Он болен.
— Чем? Воспалением хитрости?
— Почему сразу хитрости, — смеется Авраменко, а меня немного отпускает, все-таки есть в некоторых людях какой-то особый позитив, которым они способны делиться даже на расстоянии. — Простуда у него, Ксения Александровна.
— Ну-ну какой-то он болезный, как бы его простуда на отметке в зачетке не отразилась.
— Я передам, — Данил улыбается, так широко и открыто, и как-то успокаивающе что ли.
— Будьте добры.
Мне удается взять себя в руки и остаток моего короткого рабочего дня проходит неожиданно быстро. Ладно, наверное, это не так уж и сложно — держать себя в руках. В конце концов, ничего непоправимого не произошло, а Волков… Кто знает, возможно, Волков давно перерос свои неуместные чувства.
«Только его?» — ядовито интересуется внутренний голос.
Студенты постепенно покидают аудиторию и, когда за последним закрывается дверь, мне наконец удается выдохнуть, правда, ровно до тех пор, пока дверь с шумом не отскакивает и на пороге не появляется Волков.
— Ну здравствуй, Александровна.
Я вздрагиваю, от звука его голоса.
Егор запирает дверь, шагает навстречу, вынуждая меня пятиться. Мы словно вновь оказываемся в прошлом. И по глазам, по взгляду пылающему, я понимаю, что не забыл. Не перерос он свои чувства. Воздух вокруг сгущается, становится вязким, пространство сокращается до крохотных размеров, а я смотрю на мальчишку напротив и даже звука издать не могу. Он изменился, стал шире в плечах, черты лица заострились. И нет больше того добродушия, нет озорного огонька во взгляде.
— Как жизнь супружеская? Счастлива?
Голос такой холодный, злой, и взгляд бешеный.
А я продолжаю двигаться назад, к доске, понимая, что снова попала в ловушку.
Что же ты за проклятие такое? И когда это закончится? И как мне со всем этим справляться?
Он напирает, а мне… мне хочется в лицо ему рассмеяться. Счастлива? Ну да, счастлива. До сих пор помню, как трясло меня после встречи с его отцом, после угроз его вполне себе серьезных. Он не кричал, не пытался оскорблять, просто посоветовал исчезнуть из жизни его сына. И мне так мерзко тогда было, так противно. Он говорил логичные, правильные вещи, а мне больно было, так больно, что хоть вой. Потому что глупая, потому что позволила себе лишнее. И тот поцелуй на набережной надолго отпечатался в моих воспоминаниях, и побег мой поспешный после, тоже отпечатался.
Какая-то абсолютная глупость с замужеством, слова жестокие и взгляд Егора, такой побитый, такой болезненный. Но так было правильно, все было правильно. Я заявление на стол директора школы положила через день после несчастного случая с Беловым, то и дело себе повторяя, что все правильно делаю.