Сердце пропустило удар. Еще один. Его, этот комок мышц, вдруг сковал ужас. Та самая пророческая женская интуиция вдруг завопила, что нет, мне не надо это знать.
Нет...
Я встала, шагнула назад, к двери, как бы защищаясь от этого света, счастья, от Олеи, всего другого, чего мне, по-видимому, никогда не получить. Я почувствовала себя вдруг такой беззащитной. Олея сделала ко мне шаг, и я увидела, что ее глаза полны слез и сострадания.
Олея, не говори этого, прошу...
- Молчи... - Я не узнала своего хриплого голоса, волосы на голове, я чувствовала это, шевелятся от ужаса, леденящего кровь ужаса. Такого ужаса, о котором пишут в книгах, когда кажется, что по венам движутся кристаллы льда, и ты весь цепенеешь, как кролик перед удавом, и мысли тоже... они мерзнут и не хотят двигаться...
Она еще не сказала этого, но я уже почувствовала это, все эти слова, тяжелые, как каменный плиты склепа. Едва в голове комом промелькнула эта мысль, я даже смогла почувствовать этот могильный запах сырости и смерти с легким солоноватым вкусом крови на пересохших губах.
- Лексана, сядь, - она взяла меня за руки, заглянула в глаза и, словно не замечая, что я вырываю их и мотаю головой, продолжила. - Ты и сама поняла, да? Тише... Прости, дорогая, но ты не можешь иметь детей.
Ее голос поплыл... Я теряла связь с реальностью. Темнота и холод. Как в склепе. Внутри все сдалось, словно меня убили. Каждое это слово острым кинжалом врывалось внутрь и рвало, резало мысли и темноту. Острыми осколками яркие картинки плясали перед моими глазами... Я столько раз мечтала о маленьком малыше, просто сходила с ума от счастья при мысли, что буду ласково держать его на руках, целовать в маленький лобик, заглядывать в глазенки, яркие и любопытные, как он будет расти рядом со мной, как я буду посвящать ему все свободное время, как он станет для меня смыслом жизни. Да это будет девочка, маленькая моя...
Дочка...
И сейчас обрывки моих собственных фантазий горели в моем сознание, плавились, перетекая одно в другое, и доставляли мне нестерпимую боль. Хотелось кричать...
Эти слова, такие простые, сколько их там? Пять? Шесть? Но их смысл... он меня убивает, без яда и ножа...
Я открыла глаза и посмотрела снизу вверх на Олею. Моя голова лежала у нее на коленях, и Олея бережно перебирала мои волосы одной рукой, что-то напевая себе под нос, а второй вытирала дорожки слез.
- За что мне это, Олея?
- Что?
- Все это... как дальше жить? Это ведь суть женщины, да? Ее смысл...
- Да...
- Я хочу умереть...
- Умирать слишком легко. Знаешь... у каждого свой путь, и мы все...
- Я не хочу терпеть все это! Не буду!
Я вскочила. Мне больно! Больно жить на этом свете. Точнее мне было больно, а сейчас стало просто невыносимо, если раньше у меня была хоть слабая надежда, что все изменится в какую-то минуту, в какой-то день или час. И пусть даже тогда Демир захватит власть в моей стране, пусть! Но у меня осталась бы дочка... это маленькое и нежное сознание...
Картинка девочки с золотыми волосами и большими зелеными глазами в моей голове потекла красными разводами, оплавляясь и превращаясь в ярко-алое месиво, и я, едва не взвыв, схватилась за волосы. Ей не понять... ни за что не понять! Она словно живет в нирване! Ей все равно! Как и всем, ей плевать на меня!
Отрезвляющим ведром воды в сознании мне стала вполне ясная мысль: “А кто я ей, чтобы она переживала из-за меня?”
Развернувшись, я вылетела за дверь и громко хлопнула дверью.
Пусть все они сдохнут! Умрут! Пусть! Пусть...
Меня колотило, как в лихорадке, тело то горело, как в адском костре, то наоборот становилось холодно, словно в горах ночью. Так прошло несколько часов. Я бродила по коридорам, словно привидение. Было плохо, очень плохо... Когда становилось совсем невыносимо, я била красивые, яркие стены, оставляя синяки на руках, сползала на пол, беззвучно содрогаясь в рыданиях и срывая дорогие картины, потом снова так же безмолвно поднималась и шла, не смотря ни на что.
Я так хотела быть матерью, и никогда теперь не смогу ей стать. Эта перспектива меня убивала, уничтожала и не давала шанса жить.
Один из слуг, увидев меня, побледнел и, затрясшись, как осиновый лист, отошел в сторону, прижавшись к стене. Даже Дэвид посмотрел как-то странно, но впрочем, даже не пытался что-то спросить, все-таки знал, что под горячую руку соваться не стоит. Он молча поддержал меня за руку, проводя до моей спальни. Там он уложил меня и накрыл одеялом.
Я закрыла глаза и опустилась в темноту, чувствуя, как слезы прожигают дорожки на моих щеках.