Я стояла и смотрела на непривычные для лета чёрные костюмы мужчин, скромные, приглаженные прически женщин и не переставала задаваться вопросами: «Ушёл из жизни, а что у него дальше?.. Одному Богу ведомо?..» Еще пару лет назад такая мысль у меня просто не могла возникнуть. А вот теперь после череды одних за другими ушедших… рано отозванных Всевышним… Неожиданная вспышка понимания обожгла холодом горечи… и страха. Стала искать, чем бы мысленно в себе примириться со смертью… или хотя бы отвлечься… Вспомнила похороны своей коллеги в деревне. Батюшка что-то строго и торжественно говорил, певчие печально вторили ему высокими красивыми голосами. Вдруг на гроб бросилась немолодая женщина в черном и громко жалостливо завыла: «На кого же ты нас покинула». У присутствующих невольно потекли слезы. Это были слезы очищения, прощения и прощания. И я ощутила, как на душе моей полегчало и посветлело, будто вопли плакальщицы унесли и мою скорбь… И подругу в такой же ситуации вспомнила. Она была печальная, поверженная, молчаливая… Тихое горе – обычное дело на похоронах немолодого человека. Я только прикоснулась к её плечу. Сочувствие на похоронах не доходит, оно отталкивается болью… А тут… Кто оспорит? Мы же не знаем сокровенных мыслей и чувств друг друга. Но глаза не обманывают… И на меня она неприязненно косилась. Не ожидала, что приду.
Жена провожала профессора как-то по деловому, без особой печали, будто горе ещё не прочувствовала. Могла бы хоть в этот день сколько-нибудь скорби почерпнуть из своего очерствевшего сердца. Муж долго не мучил её своей болезнью, из последних сил работал… Заплакать прилюдно над человеком, с которым долго прожила, значит при всех, не скрывая, засвидетельствовать ему свою любовь и оказать уважение. А она слезинки не уронила. И всё говорила и говорила… Хочется верить, что ещё не слишком углубилась в свои последние переживания.
Почивший любил жену, верой-правдой служил ей и её прихотям. Был хорошим семьянином и добытчиком. Ей одной дарил свою светлую душу. Отдал полностью, всю без остатка, себе ничего не оставил… А она его только использовала. Ложью и мелкой подлостью удерживала рядом. И он безоглядно ей верил. А каким прекрасным человеком был в молодые годы! Почему правильных не любят, хотя они заслуживают уважение и восхищение?.. Когда и чем жена надломила его так, что всё в нем пошло наперекосяк? Его бы в хорошие руки… Куда как достойней могла бы стать его жизнь! Да что уж теперь…
Может, только по ребёнку горюют безраздельно, разрывая сердце напополам? Вот где тоска, неистовство, ярость на неоправданную изощрённую жестокость слепой безжалостной судьбы. Но ведь сорок лет под одной крышей – тоже срок. И это надо уметь ценить.
Вспомнила своего свёкра. Видела его всего два раза и успела полюбить. Сердце ночью почувствовало беду… Как оно болело предчувствием его утраты! Слёз не могла остановить. А у жены профессора их не было. Может, какая-то до конца ещё не прощённая обида высушила ей глаза? Не похоже… не тот он человек…
…Опять у меня перед глазами открытый звериный – волчий – посмертный оскал усопшего. Неприятно поразил он меня. С чем он боролся в последние минуты своей жизни: с физической болью или с демонами страха, преследующими его последние годы?..
За этот месяц я третий раз на кладбище. Сосед Юра – крепыш, беззаботный балагур – выглядел усталым, похудевшим, очень посерьезневшим. Он будто сам был удивлен с ним происшедшим. Черты лица сделались более тонкими, какими-то даже благородными… А внешность профессора Михаила Андреевича, прекрасного человека, уже не была значительной. Он страшно исхудал, выглядел подростком. Личико с кулачок… Только его выпуклый лоб был, как и прежде, высок и чист. Какого ума и души был человек! Слез я не сдерживала…
Я стояла посреди кладбища, погружённая в мысли, соответствующие скорбному месту, овеянному печалью многих тысяч… «Раньше на похоронах удары в литавры мне душу прожигали. Казалось, что боль утраты на их звуках доносится до небес. Печальный голос трубы заставлял моё сердце трепетать. Тоскливо-возвышенная траурная музыка навевала массу хороших мыслей об усопшем, и я омывала уход человека слезами благоговейной жалости, вспоминала и личные потери, думала о бренности существования всего живого на земле и будто давала отчёт о своей жизни, исповедовалась перед собой. Ещё любимую бабушку всегда вспоминала. Намучилась-настрадалась, бедная, смерть ей избавлением казалась… И уходила я с кладбища размягчённая, настроенная философски, готовая прощать, помогать, по пустякам не тревожить и не тревожиться… Если бы я могла открыть портал или параллельный мир, где возможно теперь обитает бабушкина ангельская душа, я бы ей столько теплых благодарных слов сказала!»