Дети подрастали. Я стала водить их в кружки, студии, сама с ними занималась и мужа пыталась за собой повести, как в игру втянуть. Я объясняла ему, что этим мы не отдаляемся друг от друга, а сплачиваемся. Просила больше уделять времени детям, потому что семья – самое дорогое, что есть у человека. Но он ничего не хотел делать для нас. Глухая стена его безразличия разделяла нас. Видно, не хватило у меня гибкости или красноречия, чтобы втолковать, увлечь. Ему проще было в дурь, в грязь лезть. Легче обвинить меня в том, что я своими заботами убиваю в нем радость, опускаю с небес на землю, не позволяю быть счастливым. Справедливости ради замечу: случалось иногда вместе куда-нибудь выбраться, если его желание совпадало с моим. Но так редко! А когда я узнала… так он и вовсе перестал интересоваться семьей».
«Чувствую стойкий, густой, настоянный на неудачах запах разбитых надежд. Но нам не привыкать воевать!» – Я попыталась своим оптимизмом отвлечь Эмму от грустных мыслей, но, не достигнув результата, вскипела:
«Не хочет семьей заниматься? Ты везешь, он погоняет. Начальник, черт его побери! Ха! Он занят своим «огромным» внутренним миром. Какой «творческий» человек! Он и не думает ослаблять удавку на твоей шее. И, если уж быть совершенно точной, только затягивает ее, подсовывая тебе все новые виды работ: то ремонт, то сад, то огород, да еще ищет, в чем бы еще тебя обвинить. Я бы сказала Федьке: «Дорогой, пора раскрыть свои намерения. Сформулируй свое жизненное кредо. Что, трудно вынимать смысл оттуда, где его нет? Тогда проваливай, да побыстрей!» Я бы не оставила ему выбора».
«Этими вопросами нам надо задаваться до свадьбы, – грустной молчаливой усмешкой отреагировала Лена на рассказ Инны. – …И в работе, и в похвальбе нет тебе равных, подруга!»
– Еще Конфуций предупреждал: «Остерегайтесь тех, кто хочет вменить вам чувство вины, ибо они жаждут власти над вами». – Это Жанна сделала свою умную врезку в осмысление рассказа Инны. – Аня, ты хотела бы власти?
– Если только для того, чтобы помогать детдомовским детям.
– Тебя бы в депутаты.
– «Федя не хочет замечать свои недостатки и не терпит напоминания о них. Говорить об его ошибках, что злую собаку против шерсти гладить. Но я же свои не скрываю и стараюсь изживать. Только он все равно придирается к мелочам, под лупой выискивает недочеты, изъяны, и, если не находит, приписывает мне придуманные, чаще всего свои. Он не догадывается, как огорчительны для меня любые его нечестные замечания или не видит в этом ничего дурного?.. А попробуй я его тронуть за дело… Какой-то рок висит надо мной. Как же все это хочется поскорее забыть!»
«Но нет покоя голове в венце» беды», – посочувствовала я подруге.
«Иной раз задумаюсь… Может, Федя все понимает и умышленно себя так ведет?» – в который раз спрашивала меня Эмма с болезненным надрывом.
А я уходила от ответа. Не добивать же ее? Я о другом ей говорила:
«Красота семейных отношений дарит людям желание жить и радоваться. А Федька в домашнем счастье не нуждается. Ему хватает радости на стороне и любви к матери. Он так и не понял, что любовь к жене, детям и матери – разные сферы чувств, разные потоки энергии, перемещающиеся по отдельным «трубопроводам» души. Они не перемешиваются и не сливаются. Любовь к своей семье не уменьшает любви к матери. Их нельзя сравнивать, приравнивать, ни делить, ни складывать. Меняться может только количество, но не качество внимания. Меня поражает его незнание простых житейских истин. Это не говорит в пользу его ума».
«Этого, прежде всего, не понимала его мама», – горько заметила Эмма. – Еще Федя не понимает главного: единственный смыл жизни человека – это сама жизнь. И дети – наше продолжение. А всё остальное, самое хорошее, пусть и трудное, вокруг них вращается, ради них достигается».