– Поздравляю, – колдуя у плиты, отзывается она. – Сейчас я вас угощу. Буквально только что приготовила яблочный пирог и ватрушки.
Собираюсь вежливо отказаться, сославшись на диету, но в нос внезапно ударяет чудесный запах свежей выпечки. И этот аромат вынуждает меня закрыть рот. Есть я может и не стану, но отказать себе в том, чтобы порадовать обоняние, не могу.
– Так вы с Максимом вместе учились? – интересуется она, поднимая свистящий чайник.
Я несколько секунд соображаю, что к чему. Уже и забыла, какую чушь выдала, стоя там, на лестничной клетке.
– Как… он себя чувствует? – игнорируя её вопрос, спрашиваю я.
Разглядываю замысловато скрученные ватрушки, красующиеся на тарелке.
– Ох, – она ставит передо мной чашку с дымящимся имбирным чаем и присаживается на стул. – Да как, Ариночка…
В этот момент мне очень хочется услышать положительный ответ, который позволит вздохнуть свободно и избавиться от оков тяжкого чувства вины.
– Он сильно пострадал в результате ДТП? Идёт на поправку? – задаю вопросы пулемётной очередью.
Галина Юрьевна по-прежнему молчит, и я, глядя на её взволнованное лицо, начинаю нервничать всё больше.
– Сейчас с ним уже всё в порядке, верно? – и голос всё-таки предательски дрогнул.
Женщина тяжко вздыхает. Достаёт из кармана халата хлопковый носовой платок.
– Как вспомню ту ночь, – шмыгает носом, и её руки вдруг начинают трястись. – Чуть не умерла, когда мне позвонили из больницы и сказали, что Максима… сбили на пешеходном переходе…
В груди неприятно колет. Только сейчас, сидя напротив замечаю, как проступили на бледной, сухой коже заломы глубоких морщин. Мать Громова выглядит гораздо старше, чем мне сперва показалось. Худая, измождённая, уставшая...
– Увидела его после реанимации… Поломаный весь, едва живой, – плачет она, с трудом сдерживая рыдания.
Я встаю и в один шаг добираюсь до раковины. На автомате открываю шкафчик, дрожащими пальцами откручиваю кран. Левой рукой смахиваю испарину, выступившую на лбу не то от духоты, не то от волнения.
Ставлю перед Галиной Юрьевной стакан с холодной водой и, продолжаю стоять рядом. Молча рассматриваю тонкий профиль, очерченный завитушками тонких, седых волос.
– Мужа потеряла, а если бы вдруг и сына… Не пережила бы, – рваный выдох, судорожный всхлип.
Опустив голову, сверлю невидящим взглядом чёртовы подсолнухи и чувствую, как внутри медленно поднимается всё то, что я так упорно в себе подавляла…
Имбирный чай мы пьём в полной тишине. Галина Юрьевна постепенно успокаивается. Смотрит в одну точку, и то и дело вздыхает. Тихонько. Горестно и тяжело.
Я же чувствую себя настолько неловко, что впору провалиться под землю. Лишь бы только исчезнуть из этой квартиры.
– Как вы с ребятами узнали про аварию?
Застываю с вымытой чашкой в руке, но тушуюсь всего секунду. Закрываю кран, ставлю перевёрнутую чашку на полотенце.
– Газета, – выдаю первое, что приходит в голову. – Не так давно вышла статья.
– Да-да, точно, – приговаривает она тихо. – Оленька приносила. Лучше б Максим не читал её… Итак тяжко бедному, а тут на больную мозоль наступили.
– Это вы про олимпиаду? – догадываюсь я.
– Ой, про неё, – снова вздыхает. – Столько лет мечтал попасть в сборную… Ему разве объяснишь сейчас, что это не главное.
– Не главное, – соглашаюсь я.
Подхожу к окну. Оно выходит во внутренний двор. Отсюда хорошо видно ту самую арку, в которой я встретила изрядно напугавшего меня пропоицу.
– Ваша соседка сказала, что сюда приезжают журналисты…
– Да, с недавних пор зачастили, – рассказывает она. – Подробности им подавай. Кто сбил, почему дело не предали огласке.
– И почему? – замираю. Даже дышать перестаю в ожидании её ответа.
– Куда нам связываться с такими людьми…
– Какими такими? – прищурившись, наблюдаю за детьми, играющими на детской площадке, аляпистые конструкции которой смотрятся нелепым ярким пятном на фоне серых, унылых зданий.
– Страшными людьми, Ариночка. Богатыми. Влиятельными, – отзывается она тихо. – Нет правосудия в наши дни, всё решают только деньги.
– Что вы имеете ввиду?
Не знаю, зачем я с таким нездоровым упорством продолжаю развивать эту тему, ведь каждая сказанная ею фраза неприятным чёрным осадком оседает внутри.
– Они могут позволить себе купить всех и всё, – отвечает она задумчиво. – Даже свободу для виновного.
Я через силу сглатываю шершавый комок, вставший в горле. С ужасом осознаю, что от моей решимости не осталось и следа.