— Мы — кто? — спросил Догерти, пропустив ее вопрос мимо ушей. — Какие мы рыцари?
— Странные.
— Она хочет сказать — странствующие, — вставил словечко Дрискол.
— Нет, не хочу, — возразила мисс Хьюджес.
— Это игра слов. Странные рыцари.
— Ну а почему бы и нет? — вдохновился Догерти. — Мне такой титул нравится.
И этот титул был утвержден. Завсегдатаи вестибюля отеля «Ламартин», поставщики роз, почитатели и защитники мисс Уильямс, отныне будут именоваться так.
Они составили весьма забавное общество единомышленников. Можно только догадываться, как каждому из них удавалось сдерживать пыл других. Все вместе они были абсолютно безобидны, по отдельности же были кем угодно.
Пьер Дюмэн — хиромант и ясновидящий, владелец офиса на углу Двадцать третьей улицы, маленький говорливый француз, всегда при деньгах.
Том Догерти, бывший чемпион по боксу, букмекер и игрок, дела которого, как можно понять, были покрыты завесой тайны.
Боб Дрискол, актер, человек с философским подходом к жизни, о котором было известно только одно: он приземлил Тома Догерти.
Билли Шерман, газетный репортер (временами), которого вечно увольняли со службы и который всегда хотел выпить.
Сэм Бут, продавец пишущих машинок, которого все считали человеком низшего сорта, поскольку он каждое утро вставал в девять часов, чтобы идти на службу.
Гарри Дженнингс, актер, который все время собирался подписать договор с Чарльзом Фроманом.
Хорошенькая подобралась компания бродвейских гуляк, намеревавшихся стать защитниками и друзьями молодой женщины! Впрочем, вы скоро увидите, что из этого вышло.
Потому что около месяца список членов этого общества оставался таким, как описано выше, но потом, в один прекрасный октябрьский день, им был представлен новый кандидат.
Странные Рыцари занимали уютный уголок вестибюля рядом с телеграфным столиком, у противоположной от бродвейского входа стены. Он был почти закрыт двумя массивными мраморными колоннами. Рядом с видавшим виды потертым кожаным диваном возле широкого подоконника стояли три или четыре кресла.
Несколько старожилов отеля так прочно здесь обосновались, что появление в этом независимом государстве новичка неминуемо было бы воспринято как противозаконное вторжение. И пришельцу обычно быстро и недвусмысленно давали это понять.
И вот однажды, часа в два пополудни, Дрискол, Шерман и Догерти сидели и вели неспешную дружескую беседу.
Шерман, высокий, смуглый, всегда излучавший уверенность, рассказывал об отдельных недостатках и общей никчемности нью-йоркской прессы.
Открылась дверь, и вошел Дюмэн в сопровождении незнакомца, которого он представил как мистера Ноултона.
— Полагаю, мы с мистером Ноултоном уже встречались, — произнес Шерман, протягивая ему руку.
— Вы читаете мои мысли, — последовал вежливый ответ.
Шерман ничего не сказал, но, повернувшись к Дрисколу, как-то странно на него посмотрел.
Завязалась беседа. Ноултон показал себя образованным, знающим и простым в общении человеком. Чувствовалось, что он из хорошей семьи, в отличие от остальных.
Дрискол предложил сыграть партию в бильярд.
— Годится, — согласились все.
— Если вы не против, — сказал Ноултон, — я присоединюсь к вам через пару минут. Хочу отправить телеграмму.
Все кивнули и прошествовали в бильярдную, а Ноултон направился к телеграфному столику.
Лиля читала книгу и, не глядя на него, подала пачку бланков, потом взяла телеграмму через окошко и стала считать слова. Подпись была «Джон Ноултон».
— С вас восемьдесят центов, — сообщила Лиля.
Когда она подняла глаза и встретилась взглядом с незнакомцем, сразу почувствовала необъяснимое волнение.
Во внешности молодого человека не было ничего тревожного. Его лицо и фигура могли бы показаться ничем не примечательными, но обращали на себя внимание обезоруживающий взгляд лукавых серых глаз и подчеркнутое стремление выглядеть своим в доску.
Лиля, осознав, что продолжает на него смотреть, вспыхнула и отвернулась. Серые глаза осветила улыбка, и их обладатель протянул девушке через окошко вынутый из бумажника десятидолларовый банкнот.
Это ваша самая мелкая купюра? — спросила Лиля, открывая ящик кассы.
— Пожалуй, да, — ответил Ноултон. — Прошу прощения, но, будучи миллионером, я никогда не имею дела с мелочью. Вы сможете дать сдачи?
— Если вы возьмете немного серебра.
— Сколько угодно, — улыбнулся Ноултон.
Лиля протянула ему несколько монет.
— Вы ее сразу отправите? — спросил Ноултон.
Она кивнула. Казалось, Ноултон не торопится уходить.
— Я понимаю, что, после того как вы со мной рассчитались, мне следует откланяться, — наконец сказал он. — Но я люблю поговорить и ненавижу бильярд.
— Тогда почему вы играете?
— Почему? О, а почему мы вообще что-то делаем?
Наверное, просто чтобы убить время.
— Но это неправильно. Мужчина должен делать что-то полезное. Никогда не нужно стремиться убить время, надо его тратить с пользой.
— Проповедь? — улыбнулся Ноултон.
— Прошу прощения. — Лиля покраснела.
— Я шучу.
— Конечно, это не мое дело. Только я все равно уверена, что так оно и есть. Мне всегда было жаль, что я не мужчина.
— Ходатайство отклоняется.
— И что это значит?
— Что это невозможно. То есть я хочу сказать, что вы — во всех отношениях женщина. Я прав?
— Разве я выгляжу такой старой?
— О, я вовсе не это имел в виду! Тогда скажем — девушка. Вы выглядите — позвольте бросить взор — лет на девятнадцать.
— Двадцать, — призналась Лиля.
— Еще годик — и все будет в порядке. Я почти угадал. Всегда лучше всего…
— Ноултон, ты идешь? — послышался голос.
У бильярдной стоял Шерман, хмуро на него посматривая.
— Сейчас иду, — ответил Ноултон. — Не знал, что вы меня ждете.
Он слегка приподнял шляпу в знак прощания с Лилей, присоединился к Шерману, и они скрылись в бильярдной.
Лиля начала вполголоса напевать какую-то мелодию.
Она взяла свою книгу и открыла страницу по закладке, потом вдруг бросила ее на стол и удивленно вздохнула.
Только что она вела дружескую, даже фамильярную, беседу с человеком, которого никогда прежде не видела — с абсолютно незнакомым ей человеком! И сначала она этого даже не осознала! О чем она думала? Это было невероятно.
«Конечно, — решила она, — в этом нет ничего дурного. Наверное, я вела себя глупо. И однако — как это получилось? Он, безусловно, отличается от других мужчин.
О, и что же он обо мне подумает? Надеюсь, он поймет, что я не вступаю в беседу со всеми подряд».
Она снова взяла книгу и попыталась читать, но буквы сливались, и она не могла разобрать ни слова. Она снова и снова повторяла себе: «Что же он теперь обо мне подумает?»
А Ноултон в это время не только думал, но и говорил о ней.
Войдя вместе с Шерманом в бильярдную, он увидел, что остальные их ждут. За тремя столами шла игра, в помещении было полно мужчин и табачного дыма, слышался стук шаров и звон стаканов. Дюмэн сидел на бильярде, чтобы его никто не занял.
— Давай бери кий! — распорядился Догерти.
Ноултон взял один с подставки, взвесил на руке и намелил кончик.
— Как будем играть? — спросил он.
— Ты с Догерти, а я с Дюмэном, — ответил Дрискол. — Шерман посидит посмотрит.
Игра началась. Они успели закончить первую партию и начать вторую, когда Ноултон выбрал наконец момент для вопроса.
— Кто она? — шепнул он Догерти.
Тот пристально на него посмотрел:
— Кто?
— Девушка за телеграфным столиком.
— Не твое дело, — бросил бывший боксер.
— Почему? — поинтересовался Ноултон, удивленный его резкостью. — Я же не имею в виду ничего дурного.
— Хотелось бы верить, — буркнул Догерти. — Но мы не позволяем говорить о мисс Уильямс тем, кто с ней незнаком. Возможно, тебе будет оказана эта честь — со временем.