Фаркрафт, используя тех же персонажей великого ирландского драматурга, заставил их действовать в соответствии со своим сюжетом. По плану будущего американского инспектора, когда Джеймс Вэйн высаживается с корабля в английском порту, то его сразу же вербуют в штаб революционеров, которые, чтобы проверить способности моряка, дают ему задание убить Дориана Грея — который, как утверждалось ещё в оригинальном произведении, имел среди молодежи репутацию известного гедониста. Как и в оригинале, Джеймс Вэйн случайно погибает от пули сэра Джеффри Клоустона — брата герцогини Монмоут. Но то, что последовало за этим моментом, имело довольно странное продолжение, которое совершенно не соответствовало событиям, происходившим на страницах книги Оскара Уальда. Смерть брата Сибиллы Вэйн не сошла сэру Джеффри Клоустону с рук, как это было у классика английской литературы. В переделке американского студента это, наоборот, вызвало бурную реакцию у тех, кто завербовал Джеймса Вэйна.
Как писал Фаркрафт, рабочие устраивают засаду на дороге, по которой на свою беду ехал брат герцогини Монмоут. Революционеры нападают на карету сэра Джеффри Клоустона и, убив её владельца, направляются на ней в Лондон. Эта новость быстро доходит до ушей английских аристократов, которые, понимая, что это был «омен» (то есть предзнаменование) к восстанию пролетарского класса, решают обрушить на бунтовщиков все силы полиции. Тем временем главари восстания уже прибывают в столицу и направляются в рабочие кварталы, где призывают людей выйти на улицы и собраться на главной площади. Вскоре все рабочие Лондона лавиной устремляются туда, одновременно сжигая всё на своем пути огнем революции. Фаркрафт закончил свой рассказ тем, что Дориан Грей, глядя на то, как столица Англии была охвачена пожаром, решает, что не хочет умирать от рук рабочих и, как в оригинальном произведении, бежит на чердак, где вонзает нож в портрет и умирает.
Гэлбрайт тогда был поражен тем, как его другу вообще пришло в голову найти революционный подтекст в романе, который по сути был гимном гедонизму. Фаркрафт ответил, что преподаватели Портлендского университета также были в недоумении, когда он представил им для зачёта рукопись этого рассказа. Только их удивление вылилось в то, что на следующий день студент был с позором исключен из альма-матер под предлогом того, что его работа якобы была пропагандой коммунизма. Фаркрафт сказал, что всё это была чушь, ибо своим рассказом он хотел передать идею о том, как смерть какого-нибудь неприметного человека — в его случае, несчастного моряка Джеймса Вэйна — может привести к чему-то глобальному. Но, увы, в головах преподавательского состава, как с горечью отметил будущий инспектор, казалось, были только мысли о поиске подтекста, связанного с СССР, даже там, где его на самом деле не было. Гэлбрайт невольно вспомнил, что в 1981 году (когда он фактически поступил в полицейскую академию) Советский Союз всё ещё представлял серьезную угрозу для всего остального мира, и ощущение, что следующий день не наступит из-за возможного ядерного удара, иногда преследовало Гэлбрайта в те далекие дни…
Инспектор продолжал лежать в постели, перекинув ноги через изголовье. Несмотря на то, что он намеревался ознакомиться с документами по делу Фаркрафта, он не мог не подумать о самом их авторе. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «мне всего тридцать один год, но склероз уже прогрессирует…» Внезапно он почувствовал острый голод. В последний раз он ел — если глоток чая можно назвать едой — ещё в Америке, в международном аэропорту Портленда. Полицейский с некоторой неохотой спустил ноги на пол и, сидя на кровати, случайно выронил листы бумаги на пол. «Совсем развалиной стал», — снова подумал он про себя. Гэлбрайт опустился на пол — бумаги, которые, не будучи скрепленными вместе, разлетелись во все стороны. Он начал собирать их, но так как не знал правильного порядка, то просто брал один лист за другим и, собрав их все в одну стопку, положил её на письменный стол. Покончив с этим делом, он выдохнул — ибо ему было не очень легко лазить по полу за бумагами — после чего направился к окну, занавешенному тюлевыми занавесками. Отодвинув их в сторону, Гэлбрайт вплотную подошел к подоконнику и стал разглядывать городской пейзаж, раскинувшийся под окном.