Почему он так близко к сердцу принимает все, что с ней связано? Почему каждое пустячное слово, произнесенное ею, так больно ранит его или, напротив, наполняет радостью? Почему она кажется не такой, как другие?
Да потому, что она и есть не такая.
Она особенная.
Для него, Саши, она лучше всех.
И опять же — почему, почему, почему?
Что в ней особенного?
Объяснить этого он не мог.
Саша прочитал много книг. В том числе и о любви.
Он написал уже немало стихов. В том числе и о любви. Но он, пожалуй, еще не понимал, что в лице этой бедно одетой студенточки, которая вынуждена каждый день в пять утра выходить во двор с метлой, к нему пришло то самое чувство, о котором он так много и читал, и писал.
Имя этому чувству — любовь.
Наташа ни о чем не подозревала. Саша ей просто по-человечески очень нравился. И песни его тоже пришлись ей по душе. И его друзья.
Но она была слишком замотана и слишком поглощена своими неурядицами, чтобы заметить в его поведении те необычные оттенки, те мелкие штрихи, по которым распознаются влюбленные.
У нее был Андрей — и он заслонял для Наташи весь остальной мир. И сейчас ее главной целью было поговорить с Вианой как раз об Андрее.
— А скоро твоя мама освободится?
— Кто ее знает. Там у нее тетка жирная сидит. Вся в бриллиантах. Небось, приворожить жениха просит. А кто на нее глянет-то? Даже при всех ее деньжищах. Такая ночью приснится — застремаешься.
Наташа напряглась:
— А… твоя мама действительно умеет привораживать?
— Спрашиваешь! На раз. Только это все фигня.
— Почему?
— А какая от этого радость, если тебя полюбят не по своей воле, а благодаря колдовству?
Наташа подумала и согласилась:
— Да. Правда.
Ей захотелось спрятать куда-нибудь подальше фотографии, принесенные, по правде говоря, именно для этой цели, — да, именно для этой, чего уж греха таить! Но засунуть их было некуда: на платье-чулке, в которое она была одета, как назло, не имелось карманов. И Наташа продолжала сжимать крошечные прямоугольники в кулаке.
Только тут оба опомнились: они же до сих пор топчутся в коридоре!
— Пошли на кухню, — сказал Саша.
— Нет уж, — возразила Наташа. — Пойдем в твою комнату.
И тут в коридор вышла Виана со своей клиенткой, в самом деле такой толстенной, что всем стало тесно.
Саша с Наташей прижались к стеночке, пропуская даму.
Толстуха прощалась:
— Уж такое вам спасибо, мадам Виана, такое большое-пребольшое спасибо!
Когда клиентка с трудом протиснулась за дверь, Виана обернулась к Наташе:
— Секретничаете?
Саша миролюбиво сказал:
— Матушка, это к тебе. Пожалуйста, помоги Наташе. Правда, я не знаю в чем. Напряги все свои паранормальные способности.
— Постараюсь, — сказала Виана, поглядев на сына с ласковой и слегка ироничной улыбкой. — Ты поел? Я там специально для тебя ливерной колбаски купила.
Саша охотно подхватил игру. После того как они поболтали с Наташей, настроение у него опять поднялось:
— Колбаски? Зря. Я теперь на вегетарианство перешел. Питаюсь исключительно ананасами и кокосовыми орехами.
И в безоблачном настроении он пошел седлать свой верный мотоцикл. Сейчас он приедет в их музыкальный подвальчик и сочинит новую, совершенно гениальную песню. Это будет песня без слов — каждому слушателю и так сразу станет ясно, о чем она.
Песня будет о любви и о надежде.
А разве Наташа подала ему какую-то надежду?
Александру показалось, что да, подала.
Наташа привычно устроилась в своем любимом пушистом кресле. Она давно уже чувствовала себя здесь как дома.
— Ну? — лукаво произнесла Виана. — Я напрягла свои паранормальные способности. Итак, чего желает клиент?
Наташа смутилась:
— Я просто так. Спраутс хотела пересадить.
— И все?
— Н-ну… еще поговорить.
— А что это у тебя там зажато в кулачке?
— Да так… Пуговица оторвалась.
— Ага, пуговица, ясно! — Сашина мать состроила комически-серьезную мину, разглядывая Наташино платье-чулок, на котором не было и быть не могло ни единой застежки. — Так давай мне свою пуговицу, я тебе пришью. Только куда?
Наташа готова была сквозь землю провалиться. Но делать нечего. Она, не поднимая глаз, протянула Виане две фотографии, уже изрядно помятые.
Женщина взяла их, бережно расправила и спрятала в шкатулку с перламутровой инкрустацией.
— Пусть лежат. Пригодятся, — сказала она.