В этом поселке, Якобсхавне, было тогда вдвое больше собак, чем жителей: сто двадцать эскимосов и триста пятьдесят псов на сорок с чем-то нарт…
Итак, куплены упряжки, чтобы в конечном счете сделать из них три. Наихудшей, которую впоследствии распределили между остальными, была упряжка Сакариаса, лучшего тамошнего рыбака, хотя и одного из самых молодых по возрасту. Но, будучи только рыбаком, он не уделял своим собакам столько внимания, сколько охотники. Конечно, ему было известно, какие места в упряжке должны занимать вожак по кличке Иоханси и самка Арнавик (что означает «хорошая самка»). Но он не знал, и это было для него неважно, как должны размещаться, таща нарты, остальные псы, за исключением крайних.
Лучшей была упряжка Нлартси. Прекрасный охотник, он пользовался репутацией отличного дрессировщика собак. Нлартси редко употреблял бич и очень сердился на «плохих людей, для которых бич все одно что дубинка». Вожаками его упряжки были Итлувиннак (т. е. косомордый) и самка Арнатак.
Благодаря Нлартси я впервые узнал, что такое хорошая, умело управляемая упряжка.
Уплатив владельцам собак и порадовав их дополнительными подарками, я решил сделать с каждой пробег по припаю. Вот что записано в этот день в моем путевом журнале:
«Сидя на нартах Нлартси, спускаюсь по склону во весь опор. Нлартси понукает своих псов резкими, своеобразными выкриками. Они мчатся с невиданной мною до сих пор скоростью. Нлартси громко смеется, я тоже. От встречного ветра и от снега, отбрасываемого собаками назад, у меня текут слезы. Никогда еще в санных экспедициях мне не приходилось участвовать в столь необычайной езде. И я смог оценить огромную разницу между поведением упряжки, управляемой хорошим каюром, и упряжки с собаками вроде Укиока и его сородичей под командой таких неопытных новичков, как мы, которым Линдсей, передавая собак, не сказал ничего, кроме: «Чтобы повернуть направо, крикните: «Илли!», а налево — «Юк!».
Вожаками третьей упряжки, купленной у охотника, были Трофаст (датское имя) и рыжая Сингарнангуак (красивая собака с рыжей шерстью), короче Сингарнак.
Четвертую упряжку мы приобрели у одного датчанина. Во главе ее были Габель (по-эскимосски Габиди) и самка Альтеранги (безыменная).
Кнуд и я выехали первыми на нескольких нартах с каюрами, чтобы произвести рекогносцировку, разметить вешками путь к подступам Индландзиса через прибрежные ледники и забросить тысячу двести килограммов снаряжения в склад по ту сторону зоны трещин.
Нашего возвращения из этой рекогносцировочной экспедиции ожидало на пристани Якобсхавна немало женщин и детей, несколько мужчин и множество собак. Последние, совсем как встречающие на вокзале, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть; все морды были повернуты к нашему судну «Норлюс» («Северное сияние»).
Арнатак, которую мы не взяли с собой, тоже вертелась на пристани в ожидании своих. Когда они сошли на берег, она повела себя совершенно неприлично: подбегала поочередно ко всем псам, задрав хвост, виляя задом, навострив уши, в сильном возбуждении. Выражение ее морды не оставляло никаких сомнений ни в ее намерениях и желаниях, ни в том, что она испытывает радость. Но, как истая самка, лишь только тот или иной пес делал вид, что собирается ответить на ее недвусмысленные заигрывания, она тотчас же оскаливалась, поджимала хвост, опускала уши и огрызалась на бедного поклонника, отбегавшего в полном замешательстве.
Позже, во время зимовки, последовавшей за нашим переходом через Гренландию, когда я в течение года жил как эскимос с двадцатью пятью эскимосами в семье, где я был как приемный сын, именно Арнатак вызывала стычки между моими собаками и собаками моих соседей. Когда она видела, что чужие собаки приближаются к границам территории, облюбованной моей упряжкой, она кидалась им навстречу как фурия, визжа и рыча, призывая псов на выручку и подстрекая к потасовке. Но при этом она никогда не забывала оглянуться, чтобы убедиться, следуют ли они за нею, и останавливалась на безопасном расстоянии от места, где должна была начаться драка. Когда стычка завязывалась, Арнатак с удовольствием смотрела на результат своих стараний, а иногда равнодушно удалялась.
На все время подготовительной поездки, т. е. рекогносцировки и заброски снаряжения на склад, мы с Кнудом наняли пожилого эскимоса по имени Тобиас. Он в течение последних десятилетий не раз участвовал в поездках такого рода, и мы знали о нем по отчетам экспедиций, прочитанным нами перед отъездом. На вид Тобиас был довольно стар и хотя еще уверенно держался на кривых ногах, но уже не мог бежать за нартами и выделывать акробатические трюки, необходимые для управления ими. Однако его знания и авторитет по части всего, что касалось экспедиций, были неоспоримы.
Тобиас настаивал на том, чтобы перед отъездом «обломать собакам зубы». Я понятия не имел, что это такое. Он объяснил мне (я это уже знал по прошлогоднему опыту), что собаки, будучи голодны, пожирают все, в том числе ременные постромки и вожжи, из сыромятной кожи. Мы не могли идти на такой риск при столь долгом и опасном рейде, какой собирались предпринять. Нужно было все предусмотреть, и для того, чтобы собаки не могли навредить, требовалось «обломать им зубы». Я в ужасе отказался, но Тобиас настаивал и попытался обрисовать, в каком положении мы очутимся, если останемся в дороге без упряжи и постромок. Взять с собой запасные было невозможно: груз наших нарт и так значительно превосходил допустимый. Считается, что ездовая собака в таких условиях, в каких мы должны были очутиться, может тащить груз, равный ее собственному весу. Хотя у нас не было никакого излишнего груза (даже теперь самолеты перевозят нашу главную мясную пищу — пеммикан в мешках, чтобы сэкономить на весе ящиков, в которых его поставляет фабрика), но груз, приходившийся на каждую нашу собаку, не считая веса нарт, был равен 47,5 килограмма, гораздо больше среднего веса собак.
Посоветовавшись с нашими друзьями — местными датчанами, я скрепя сердце согласился. Впрочем, я добился, чтобы Тобиас произвел эту операцию лишь на собаках, внушавших наибольшие подозрения. Расспросив бывших владельцев упряжек, я составил список, сведенный к минимуму.
Список возглавляли Арнатак и Инато. У них была наихудшая репутация: даже будучи сытыми, они постоянно грызли и глодали все, что попадалось: щепки, резиновые сапоги, жевали даже бумагу…
Собственно переход продолжался сорок пять дней. Лишь пять дней из полутора месяцев стояла хорошая погода, а сорок — плохая или очень плохая: метели, пурга, ветер свыше пятидесяти километров в час или молочный туман, когда все бело, когда небо и землю не отличить друг от друга, границы между ними нет. Мир, непривычный для людей, где масштабы утрачены, где спичечный коробок, лежащий в десяти метрах, путаешь с нартами, находящимися за километр от тебя; где, не имея ориентиров, падаешь навзничь, если, наклонившись, выпрямляешься слишком быстро.
Температура не опускалась ниже минус 30°С, и нашим главным врагом был не холод, а ветер, метель, глубокий снег (в нем мы увязали по колено, как мухи в патоке), а когда спустились на восточный берег — каша из талого снега, из которой мы не могли вытащить ноги, словно их удерживали чьи-то гигантские руки, но в особенности усталость и голод.