Однажды ночью все собаки принялись выть в унисон, побуждаемые к этому не то каким-то странным беспокойством, не то тысячелетним инстинктом. Элен попыталась присоединиться к ним. Придя в неистовство, прыгая как бешеная, она чуть не разнесла сарайчик, но выбраться из него ей не удалось. На другое утро ее нашли лежащей распростертой рядом со щенком, которого раздавило откатившееся запасное колесо.
Больше Элен никогда не заботилась о своих малышах.
Босс, о котором газеты много писали, когда в 1953 году мы привезли собак с Земли Адели, был в одной упряжке с Элен.
(Из-за отсутствия средств я был вынужден с 1953 по 1956 год прекратить всякую деятельность в Антарктике. Пришлось привезти во Францию собак экспедиции Марре, так как единственным другим выходом было перебить их. Один друг животных обещал заботиться о них. Но за неделю до прихода корабля в Марсель он был вынужден взять свое предложение обратно, и мы остались с двумя десятками собак на руках и без гроша в кармане. В отчаянии я телефонировал доктору Мери, который в тот же вечер обратился по радио ко всем любителям собак. Результат оказался сногсшибательным: на следующий день в пять часов утра вереница такси выстроилась в очередь у дверей нашего бюро (а пароход должен был прийти только через неделю). Все эти добрые люди думали, что им достаточно приехать, чтобы получить одну из наших собак. От огорчения они чуть не разнесли бюро. С этого же дня валом повалили письма, их набралось в конечном итоге около пяти тысяч. Для их разборки пришлось организовать целый отдел, ведь на каждое письмо нужно было ответить. Я сделал строгий отбор и оставил только наиболее интересные предложения, главным образом от зимних спортивных центров, желавших получить целые упряжки, а также от врача из Канталя д-ра Делора — он впоследствии посещал своих больных в сельской местности зимой на собачьих нартах.)
Впервые я увидел Босса еще в 1948 году. В предыдущем году я организовал Управление французских полярных экспедиций.[20] Первая наша послевоенная экспедиция отправилась в Гренландию, где я намеревался изучить огромную ледяную пустыню, так очаровавшую меня десятью годами ранее. Мы с товарищами приехали в Якобсхавн, на западном берегу Гренландии, где я уже бывал и где у меня имелось немало друзей. На «улицах» этого эскимосского селения старый зимний снег, грязный от всех нечистот, какие оставляют люди, и потемневший от летней пыли, был перемешан с недавно выпавшим. Со своим старым другом, эскимосом Габа, я отправился в загон для моих собак. «Мои собаки»… Эти слова, которые я давно не произносил даже мысленно, пробуждали множество воспоминаний, почти изглаженных семью годами войны и ставших для меня чуть ли не реминисценциями иного мира. Укиок и его семья, Палази со своей упряжкой, Питермасси, Тиоралак и его свора, Экриди, Тимертсит, потом мои аляскинские собаки — все они, несмотря на то, что мы вместе проехали тысячи километров, несмотря на то, что мы вместе терпели и голод и холод, были теперь лишь клички, сохранившиеся в моей памяти, клички, какие припомнить мне стоило немало труда. И вот вдруг я снова среди друзей-эскимосов, и старый Габа, с которым я охотился еще в 1936 году, ведет меня по улицам Якобсхавна к «моим собакам»…
Мы остановилась перед псами. Завидев нас, они натянули цепочки и возбужденно запрыгали.
— Витту, — сказал Габа, — я отдаю тебе свою лучшую собаку.
Он подошел к большому кобелю, серому с рыжими пятнами, с короткими ушами, носившими следы многочисленных схваток, с крупной мордой и глазами не такими раскосыми, как у его сородичей. Загнутый баранкой хвост слегка вилял, уши двигались — так он улыбался, а в глазах читалось нетерпеливое, еле сдерживаемое ожидание.
— Его зовут Апалуток (Рыжик)! — сказал Габа. Услыхав свою кличку, пес встал на задние лапы, а передние положил на плечи эскимоса. Я погладил его, потрепал по спине, почесал за ушами, чтобы привлечь внимание, но со мной он был вежлив, и только, а хозяину выказывал знаки преданности и любви.
— Испробуй его! — предложил Габа.
Вскоре, усевшись на нарты, застланные оленьей шкурой, с бичом в руке, как в доброе старое время, я катился к замерзшим озеру и реке и болтал с собаками, вожаком которых был Апалуток.
Пять лет спустя я вновь встретил его, вернувшегося из Антарктики. Он переменил и кличку и хозяина. Быть может, ярлык, прикрепленный к его ошейнику старым Габа, давно затерялся где-то между Францией и Южным полюсом. Теперь пса звали Босс. В 1948 году он отправился в путь со своими товарищами по упряжке на нашем полярном корабле «Майор Шарко», но из-за непроходимых льдов корабль не смог достигнуть Земли Адели в первое плавание (1948—1949 гг.) и высадил собак в Австралии. Там Босс и прочие, так же как и лабрадоры, полученные нами от британской экспедиции на Землю Грейама (ныне носит название Антарктический полуостров), провели зиму в Мельбурнском зоологическом саду, привлекая умиленных зрителей. Следующим летом они вновь отплыли на зашедшем за ними корабле. После этого в наших последующих антарктических экспедициях — Лиотара, Барре, Марре — Босс участвовал во всех поездках как по пустынному плоскогорью континента, так и по коварному припаю.
По приходе «Меконга», доставившего с Земли Адели собак и нескольких пингвинов, мы все — глава нашей 3-й Антарктической экспедиции Марио Марре, ее биолог Прево, специалист-собаковед Жорж Шварц и я — еще раз заглянули в список тех лиц, кому намечалось отдать собак. Учитывались особенности каждой из них, родство между ними, привычки, взаимоотношения. Их раздавали немногим любителям, жившим в горах. Тем самым мы в значительной степени избегали опасности потерять сразу всех в случае возникновения какой-либо эпидемии. Избегали мы и беспощадных столкновений между собаками разных упряжек, часто заканчивающихся гибелью одного из противников и неизбежных, если свору, столь разнородную, не разделить на группы.
Мы снова тщательно проверили, насколько лица, которым отдадут псов, подходят для этого, ибо собаки бывают разные, как и люди, а эти собаки были для нас все равно что люди. Они были нашими друзьями, а для участников антарктических экспедиций — братьями, вместе с которыми страдали, боролись и победили самую враждебную в мире природу, братьями, не раз спасавшими нам жизнь. С такими братьями разлучаться нелегко…
— А где же мы оставим Босса? — спросил Марре. Случай был действительно особым. В самом деле, прочих псов можно было после долгих размышлений распределить так, чтобы избежать стычек и грызни внутри каждой группы. Но Босс был одиночкой. В былые дни признанный всеми вожак упряжки, он, состарившись, утратил силу, необходимую, чтобы заставлять повиноваться. Его уже однажды, как мне рассказал Марре, одолела собака моложе и сильнее, чем он. И как всегда бывает в подобных случаях, на другой же день Босс из вожака, чью власть никто не оспаривал, превратился в старого, беззубого пса с полуоторванными ушами, не могущего добиться уважения со стороны более молодых собак, ибо преемник одним махом то и дело опрокидывал его наземь, дабы отомстить за годы подчинения его диктаторской власти.
— Если мы оставим Босса в своре, то не пройдет п недели, как его загрызут, — заметил Марре. — Даже если он будет в компании лишь двух-трех псов, это вопрос месяца. Он — одиночка и может выжить только в одиночку. К тому же он очень стар: ему больше десяти лет, может быть все четырнадцать.
Из четырех или пяти тысяч полученных нами предложений Лиотар и Шварц выбрали идеальное: одна великодушная дама, владелица дачи, согласилась обеспечить Боссу привольную жизнь до конца его дней.
— Отлично! — воскликнул Марре. — Это как раз то, что ему нужно.
Мы взошли на борт «Меконга» с нашими друзьями из Общества покровительства животным, чья помощь была весьма ценной. Собаки размещались по три-четыре в просторных выгородках, специально устроенных для них еще в Мельбурне. Босс находился в обществе двух годовалых псов. Лежа в углу, он лишь приподнял голову и посмотрел на нас грустными глазами.
20
П. — Э. Виктору было поручено вести научные исследования как в Арктике, в частности на ледяном куполе Гренландии, так и в Антарктике, особенно на Земле Адели во французском секторе Антарктического континента.