Лицом к лицу с фактом
Мы боимся самого факта или идеи факта? Мы боимся вещи такой, какая она есть, или мы боимся того, что мы думаем о ней? Возьмем смерть, например. Мы боимся факта смерти или идеи смерти? Факт – это одно, а идея факта – другое. Я боюсь слова смерть или самого факта? Если я боюсь слова смерть, идеи смерти, я никогда не пойму факт, я никогда не посмотрю на факт прямо, я никогда не буду состоять в прямых, непосредственных отношениях с фактом. Только тогда, когда я в состоянии полного единения с фактом, у меня нет никакого страха. Если я не нахожусь в прямом контакте с фактом, то у меня есть страх, и нет единения с фактом, пока у меня есть идея, мнение, теория о факте; так что я должен очень ясно определить, боюсь я слова, идеи или факта. Если я сталкиваюсь лицом к лицу с фактом, в нем нечего понимать: факт есть факт, и я могу с ним иметь дело. Если я боюсь слова, то я должен понять слово, проникнуть в целый процесс, подразумеваемый под словом, термином.
Именно мое мнение, моя идея, мой опыт, мое знание о факте создают страх. Пока есть вербализация факта, название факта каким бы то ни было именем и поэтому его опознание или осуждение,
неизбежен. Мысль – результат прошлого; она может существовать только благодаря вербализации, через символы, через образы. Пока мысль оценивает или переводит факт на известный ей язык прошлого, страх неизбежен. Мысль – продукт прошлого; она может существовать только через слова, через символы, через образы; пока мысль оценивает или переводит факт, страх неизбежен.
Контакт со страхом
Есть физический страх. Вы хорошо знаете, что когда видите змею, дикое животное, то чувствуете инстинктивный страх; это – нормальное, здоровое, естественное опасение. Это даже не страх, это – желание защитить себя – и оно совершенно нормально. Но психологическая защита себя, то есть желание быть всегда уверенным, порождает страх. Сознание, всегда стремящееся быть уверенным, – мертвое сознание, потому что в жизни нет и не может быть никакой уверенности, никакого постоянства…. Когда вы входите в прямой контакт со страхом, то происходит ответная реакция нервной системы и всего остального. Тогда, когда мнение больше не убегает от страха, прячась за словами или какую-то деятельность, нет разделения между наблюдателем и тем, что наблюдается как страх Только убегающее сознание отделяет себя от страха. Но когда наступает прямой контакт со страхом, то нет никакого наблюдателя, нет никакого лица, которое говорит: «Я боюсь». Так, в то самое мгновение, когда вы находитесь в непосредственном контакте с жизнью, нет никакого разделения – только разделение порождает соревнование, конкуренцию, амбиции, страх.
Важно не то, «как освободиться от страха?». Если ищете путь, метод, систему, позволяющую избавиться от страха, то будете вечно пребывать в страхе. Но если вы понимаете суть страха – что может произойти только тогда, когда вы входите в непосредственный контакт с ним, как тогда, когда вы входите в контакт с голодом, как тогда. Когда вы входите в непосредственный контакт с угрозой потерять свою работу – только в таком случае вы начинает действовать, только тогда вы делаете что-то; только тогда вы обнаружите, что все страхи ушли – мы подразумеваем абсолютно все страхи и опасения, не страх одного или другого.
Страх – непринятие того, что есть на самом деле
Страх находит самые разные формы бегства от реальности. Самая распространенная – идентификация, разве нет? – самоидентификация со страной, обществом, идеей. Разве вы не замечали, как вы реагируете, когда видите процессию, военную процессию или религиозную процессию, или когда ваша страна оказывается в опасности военного вторжения? Тогда вы идентифицируете себя со страной, с существом, с идеологией. Есть и другие случаи, когда вы идентифицируете себя со своим ребенком, с вашей женой, с определенной формой действия или бездействия. Идентификация – процесс бескорыстия. Пока я осознаю «самого себя», я знаю, что есть боль, есть борьба, есть постоянный страх. Но если я могу идентифицировать себя кое с чем большим, кое с чем, заслуживающим внимания, с красотой, жизнью, правдой, верой, знанием, по крайней мере, временно, приходит спасение от «меня самого» – разве нет? Если я говорю о «моей стране», я забываю временно о самом себе, разве нет? Если я могу сказать кое-что о Боге, я забываю себя. Если я могу идентифицировать себя с моей семьей, группой, определенной партией, некоторой идеологией, тогда наступает временное спасение.