Иван не мог отказаться от открытого солонцу, дождю и ветру стадиона, от ощущения удовольствия от воли и бега. И то, что на свете существовала Ольга, только добавляло движениям Ивана лёгкости и азарта. Так он думал.
Иван сделал упражнения на мураве, пробежал пару кругов босиком по кромке четырёх нежнейших, как шёлк, гаревых дорожек. И тренер Ивана был неприятно поражён Ваниными заплетающимися ногами. Заподозрив со стороны Ивана что-то неладное, вроде лишних самодеятельных нагрузок, гнобящих мышцы непрерывной усталостью, чем грешил Иван до того, тренер отослал его отдохнуть на трибуны. Здесь, у балюстрады с двуручными вазами, белоснежными на фоне голубого неба, было самое любимое место Ивана. Здесь Иван и стоял сейчас. В лепных вазах, заполненных высохшей землёй, на жарком солнце и ласковом ветру колыхались герани. Отсюда, с самой высокой точки трибун, с высокой жёлтой стены стадиона, открывался вид на городские окрестности, представлявшие собою сейчас дымное весеннее марево – бледно-зелёное снизу, бледно-голубое сверху. Окрестности сливались с ярким голубым майским небом. Местами блестела река. К ней, среди сирени, спускалась ошеломительно крутая лестница из красного гранита. А в ярко-голубом небе нежно стрекотал самолёт с разноцветными флагами и качались дирижабли.
«XI ежегодная первомайская эстафета физкультурников!» – развевалась за одним из них длинная, уже едва читаемая лента с надписью.
Дирижабль с лентой уходил вбок, в сторону завода, украшенного портретами и еловыми венками.
«Интересно, откуда они взлетели? Самолётик, наверно, с маленького аэродрома на спуске у кинотеатра “Свет”. Надо записаться туда с Ольгой! – решил Иван. – …Да! Не забыли бы меня на стадионе, в суматохе!» – он оглянулся.
Конечно, балюстрада с вазами была лучшим местом, но и сам стадион был как игрушечка. Жёлто-белый, с комментаторской стеклянной ложей на железных колоннах. Счёт на деревянном табло ещё не убрали с тех пор, как Иван с Ольгой отбивали ладони на матче. В оконца под скамьёй, на которой стоял Иван, тянуло сквозняком – это вырывался сладкий резиновый дух подтрибунного тира с жестяными лампами и мишенями в рост. Пахло и старым деревом балконных балясин гимнастического зала, где тренировался иногда Иван.
Издалека звенела сетка и стучали городки. Рядом с городошниками находилась вертушка входа и выхода. Входя, Иван каждый раз с любопытством взглядывал, какую именно фигуру, «пушечку» или «письмо», выбивают сейчас. А если не знал названия – справлялся по огромному плакату. В тренажёрном зале при медпункте лязгали грузы и штанги. За длинной стеной с длинным транспарантом в не менее длинном вольере с ровным непрерывным звуком слетали стрелы лучников, глухо втыкаясь в бумажную мишень.
Ивану доставляло удовольствие ходить по дорожке мимо стрелков, особенно в тот момент, когда шальная стрела с гаснущим свистом застревала в сетке перед самым его носом. Само, поросшее зелёной ромашкой, со свежей разметкой, футбольное поле сейчас пустовало, но на зажимавших его с двух сторон розовых пыльных секторах еле слышно осыпался песок под граблями в прыжковой яме, стучали высотные планки, грохотали и прыгали разноцветные мячики ядер.
Стадион имел форму открытой к реке подковы. Вход был на изгибе с двумя будками – вахтёра и городошников. Трибуна была – одной ножкой. А на второй, за вольером лучников, были медпункт и отделанные плиткой раздевалки, кассы работавшего зимой катка, с картинками фигуристов и белыми гимнастическими скамьями для надевания коньков. А на втором этаже – монументальная канцелярия с хором из двадцати пишущих машинок, стучащих сейчас в открытые окна, и кабинет начальника, украшенный чугунным медведем, вставшим на задние лапы над гравированной юбилейной доской, и ещё одним писчебумажным «пулемётом». Чтобы пройти туда, надо было нырнуть в грохочущую железную калитку, в тёмный туннель по странному округлому жёлобу, между автобусом с кожаными сиденьями и низенькими широкими бобслейными санями, похожими на красную гоночную машину. А за всем этим во всю высоту жёлтого кирпичного куба, в огромном, как мир, манеже, в облаках терпкого талька легко подбрасывали себя на красном кресте упругого батута гимнасты, стараясь не попасть в щель прикрывающих чудовищные пружины матов.
Мерные стальные подвывания батута тоже летели в оконные щели манежного куба.
Там, где подкова стадиона размыкалась, сквозь вечно приоткрытые и провисшие длинные кружевные створки виднелось небо, самолёты, дирижабли, дымные весенние окрестности, кусок реки, сирень и спуск из красного гранита. А ещё там, по тропе вокруг стадиона, сейчас ехали всадники. Конная милиция в шлемах и летних белых кителях и участники праздника, сияющие галунами и монетами. Эхо отразило стук копыт, тонкое ржание и тихий скрип ворот на ветру.