Ежегодный пир Погребального братства

«Мы же пред жутким костром, где твой труп
обращается в пепел,
Мы безутешно тебя оплакали; вечной печали
Нам никогда не унять и не вырвать из скорбного
сердца».
Надо спросить у того, кто так рассуждает:
«Да что же
Горького тут — коли все возвращается к сну
и покою, —
Чтобы всегда изнывать и томиться в тоске
безысходной?»
Люди нередко еще, возлежа на пиру, и подьемля
Кубки, и лица себе осенивши венком, начинают
Так от души восклицать: «Коротко наслажденье
людишек:
Было — и нету его, и никак не вернуть его снова».
Точно по смерти для них нет большего зла
и несчастья,
Чем непрерывно страдать иссушающей жгучею
жаждой
Иль угнетенному быть неуемным иным
вожделеньем,
Но ведь никто о себе и о жизни своей не жалеет,
Если и тело и ум погружаются в сон безмятежный,
Ибо охотно идем мы на то, чтобы сон этот вечно
Длился, и мы никогда о себе не тоскуем при этом.
И тем не менее тут во всем нашем теле и членах
Первоначала всегда сохраняют движения чувства,
Раз, пробудившись от сна, человек ободряется
снова.
Смерть, таким образом, нас еще меньше касается, если
Можно быть меньше того, что ничто
представляет собою,
Ибо материя тут в беспорядок сильнейший
приходит
И расторгается в нас со смертью: никто
не проснется,
Только лишь хладный конец положит предел нашей жизни[6].

Те из могильщиков, кто сохранил жизнеспособность и свободные руки, зааплодировали; прочие, державшие пятерней стакан или вилку, застучали кулаками по столу, будто они германцы какие-то, гунны, варвары; те же, у кого, на беду, обе руки оказались заняты кубком либо какой-нибудь снедью, попросту завопили, а у кого руки были заняты и набит рот, заплевались; спавшие же не сделали ничего. Кто же не любит, когда складно говорят.

Громоллар с опаской поднял бокал шинона и выпил до дна. Он чувствовал жажду. Он был счастлив.

Пуародо встретил его слова с непробиваемой улыбкой адепта философской доказательности. Он тоже встал, осушил бокал (мол, мы тоже не лыком шиты), привел парочку бесспорных доводов типа бессмертия души, без которой человек лишь saccus merdae (мешокус дерморум), а также Божественной искры, полученной при рождении, и энергии крещения; процитировал Писание, толкования и особенно при этом упирал на святого Фому Аквинского, которого весьма почитал, и особенно усердно цитировал комментарий последнего к Аристотелевой книге «De anima», где доказывалось, что душа не только раздельна с телом, но и является субстанцией, обособленной от акциденции, и, значит, вопреки мнению Аристотеля, бессмертна. Пуародо подкрепил свое красноречие, позаимствовав толику оного у божественного Боссюэ:

6

Перевод Ф. А. Петровского.