Вертолет еще не успел коснуться земли, а Илья Тимофеевич уже вскочил в кабину и, забрав управление в свои руки, взлетал в сторону падающего вертолета Малахова. Когда аварийный вертолет скрылся за посадками, все замерли в томительном ожидании, боясь даже высказать вслух свои предположения. По команде руководителя полета все вертолеты в спешном порядке садились на свои площадки и глушили двигатели. Все с нетерпением ожидали радиосообщения Циркунова. И вот уже выли сирены пожарной машины и скорой помощи. Они неслись в ту сторону, где скрылись оба вертолета: аварийный и спасатель. По цепочке до всех долетела информация о сильном разрушении вертолета при падении на землю, но пока еще никто не знал о судьбе экипажа.
— С ними все в порядке! — уверенно говорил Володя, но ему мог поверить лишь Вася. Остальные с нетерпением поджидали сообщения с командного пункта от руководителя полетов.
— Живы, оба живы! — неслось по той же цепочке, и все радостно вздохнули, а Вася обнял Володю и громко прокричал. — Здорово! А ведь, если посмотреть, так уже давно не ребенки!
— Вася, ну, чего ты зациклился на детях? Может, они вовсе и не причем. Просто пока случаи выпадали на них.
Вертолет, как потом рассказывал Циркунов, а немного погодя увидели и все, развалился на металлолом. Но на него всем было наплевать. Главное, что для его экипажа закончилось благополучно. Малахов сломал ногу, а Кацуба слегка помял и поцарапал лицо. А в остальном, так лучше и не надо. Все живы и здоровы.
— Слушай, Володя, — потом уже наедине сказал инструктор. — А ведь он точно, если бы был один, в ящик сыграл бы. Ты, случаем, не поделишься секретом? Малахов сам лично обещал тебе ящик лучшего вина поставить. Сам выбирать будешь.
— Не откажемся. На дембель выпьем. А вообще, Илья Тимофеевич, Вася вам правду сказал. Мне уже ни один десяток пришлось вот так спасать. Я и сам не знаю, как это у меня получается, но, согласитесь, что пока вреда от этого не видно.
— Какой вред, ты что! — эмоционально и восхищенно воскликнул Илья Тимофеевич. — Сплошная польза. Боже, ты даже представить себе не можешь, чего бы тут творилось, если бы Кацуба разбился на первом самостоятельном полете. Да и вообще, дело не в первом или во втором. До конца сборов дерьмо жрали бы ложками. А вот с Кацубы тоже можно вытрясти на пару вина.
— Это с нашей четырехрублевой зарплаты? Только на вино и хватит. Но это больше на грабеж похоже, — не согласился Володя. — Пусть будет считаться моим подарком.
— Да я не говорю, что прямо сейчас, — смутился Циркунов. — Потом уже в городе, когда побольше денег заработает. Встретитесь как-нибудь и посидите за столиком. Я сам ему намекну, кто так сильно виноват, что он остался в живых.
Разумеется, постарались все свалить на предчувствия и подозрения в работе двигателя и самой системы вертолета у Малахова. Циркунов попытался намекнуть и распространить его чудесный дар, но Володя попросил не будоражить общественность мистикой и фантастикой. Но Илья Тимофеевич решил по-своему отблагодарить друзей, и, закупив приличную порцию вина, он пошли втроем в лазарет к Малахову. Посидели славно и до середины ночи. Все равно полеты до конца недели отменили до окончания расследования. Малахову, чтобы избежать уймы вопросов, Володя вкратце разъяснил про свой дар, поэтому в основном вели разговоры о девчонках, о политике и аэродинамике планера.
И в эту же ночь Володе снился Евгений. Точнее, он был в его образе. А рядом с ним сидел милый ребенок Софийка.
— Папа, а почему ты меня не познакомишь с Наташей и Сережей? Уже каникулы, они тоже гуляют. А почему они к нам не приходят? Мы бы вместе могли гулять.
— Софийка, — тяжело вздохнул Евгений. — Я и сам ужасно хочу этого, но их мама наложила категорический запрет на наши свидания. А сейчас еще надумала отправить их в деревню к матери Сергея. Вот потому их совсем и не видно. В городе нет.
— А ты сильно скучаешь? — спросила Софийка.
— Очень. Нет, я встречался с ними, когда они в школе учились. Подходил к школе, немного разговаривали о том, о сем. Но мне совсем не хотелось, чтобы у них по этой причине были неприятности. Поэтому недолго общались. По дороге домой. Но мы обязательно познакомимся. Теперь вы все втроем стали моими любимыми детками. Пусть узнают, что у них в их отсутствие появилась старшая сестренка.
— Папа! — удивилась Софийка. — И ты до сих пор им про меня ничего не рассказал?
— Рассказал, — покачал головой Евгений и лукаво подмигнул. — Я только твой возраст скрыл. Так и заявил, что теперь со мной живет хорошенькая девушка Софийка.
— Ужас, папа, ты зачем скрыл от них такой факт? — Софийка возмущенно, с трудом сдерживая веселый счастливый смех, махала пальчиком перед носом Евгения. — Они же неправильно могли понять тебя. Ты своими действиями только пугаешь их.
— Ну и пусть. Я ведь не врал, а скромно умолчал правду. Это не одно и то же. Но мы им обязательно очень скоро правду расскажем. Потом. Если честно, то мне самому порядком надоела эта глупая и совершенно ненужная ни мне, ни им разлука. И я понял, что им самим и Сергею так же хочется скорее расстаться. Но пусть больше надоедят друг другу.
— А ты скоро свой "Паурат" закончишь?
— Да, чуть-чуть осталось.
— А зачем он тебе? Это так сильно важно, что ты даже чуть не потерял свою семью?
— Понимаешь, я свершаю великое научное открытие. А ученые порою делаю большие бытовые ошибки в таких случаях. Но мне сейчас главное его открыть, а потом народ сам будет разбираться и определять его важность и нужность. Ученые не всегда знают практическое применение свои наукам. Хотя, если честно, то у меня была определенная цель, но она чересчур на сказку похожая. Боюсь даже назвать.
— Ну, папа, мне-то можно.
— Можно. Это будет немного похоже на машину времени. Только совсем-совсем иное. Мы сумеем проникать в параллельные миры, общаться с его обитателями, делиться новостями и технологиями. Это так вкратце, а там, когда открою, разберемся подробнее.
Евгений примолк. Хотелось ли ему теперь улетать в параллельные миры? Скорее всего, нет. Ему нужно срочно возвращать семью и жить вместе. Он ужасно тоскует по ним, по детям. А они их не пускает к нему. Значит, не так уж хорошо самой.
Эта рана, как язва, не заживает. Болит все сильней, и время не лечит.
И стыдно скулить, мужчина — не баба. А хочется плакать, как малые дети.
Жду ночи, чтоб уйти от реальности тошной, в сладком сне позабыться, от боли умчаться.
И проплыть над землей беззаботною птицей. И на веки в том мире счастливым остаться.
И зачем только солнце над небом встает, пробуждая живое с глубокого сна.
Не пойму, почему боль в груди так гнетет, почему не замолкнет, не стихнет она.
Чей-то сын во дворе громко папу позвал, чья-то дочь во слезах говорит про беду.
А ко мне не идут, а ко мне им нельзя. К ним дорога закрыта, и я не приду.
Им хотят доказать, что отца уже нет, что другой и добрей, и дороже для них.
Эта подлость больней, чем само слово боль. И больней, и коварней всех болей других.
Ищет выход душа, хочет тишь отыскать, но не хочет забыть, и не хочет забыться.
И библейская истина: жить и страдать, почему-то желает в мозгах утвердиться.
Будто боль и страданья очистят тебя, и к Иисусу Христову приблизишься ты.
А зачем мне их вера, зачем нужен я? Зачем мне их рай, не хочу быть святым.
Полюбить красоту, в ее ласке забыться, как на крыльях лететь, чтоб ее лицезреть.
Прикоснуться губам, под крылами укрыться, чтобы сердцу не плакать, душе не болеть.
Вы куда подевались, зачем вас не вижу? Я боюсь от порога на миг отлучиться.
И сижу в тишине, жду, сейчас вдруг услышу, как ко мне беспокойство и счастье стучится.
Но не рвут тишину и, ни крик, и, ни смех, и никто не мешает газеты читать.
Но болит моя боль, и ужасно хочу от такой тишины без оглядки бежать.
И болит, и болит, и не хочет понять, что устал я душою, и телом устал.