После тщательного изучения и сличения присланных ему протоколов допросов Бухарину удалось выявить множество логических противоречий, несовпадений во времени, ошибок и просто элементарных подтасовок, которые он зафиксировал в почти стостраничном письме, направленном 20 февраля 1937 г. в Политбюро ЦК ВКП(б) с просьбой размножить и раздать участникам открывающегося через три дня пленума ЦК. Среди отмеченных Бухариным «проколов» следствия было десятка полтора таких, которые ставили под сомнение всю проделанную Ежовым и его помощниками работу, так как свидетельствовали об откровенной фальсификации.
Но Бухарин не только продемонстрировал очевидную сфабрикованность предъявленных ему обвинений и не только показал на конкретных примерах из присланных ему протоколов, как следователи своими вопросами наталкивали арестованных на дачу «нужных» показаний. Он пошел дальше. Хотя и в осторожной, но достаточно прозрачной форме, он дал понять будущим читателям своего письма, кто, по его мнению, является инициатором и дирижером следственного спектакля.
Дело принимало незапланированный оборот. Проигнорировать письмо Бухарина, которое, в соответствии со сложившейся практикой, пришлось раздать участникам пленума, было невозможно. И теперь, прежде чем нанести по Бухарину и Рыкову окончательный удар, необходимо было выиграть оборонительное сражение, в ходе которого предстояло, во-первых, реабилитировать органы НКВД и самого Ежова, чья репутация оказалась изрядно подмоченной, а во-вторых — нейтрализовать намеки Бухарина на какую-то заинтересованность партийного руководства, и в первую очередь Сталина, в определенном, заранее известном исходе следствия.
После недолгих раздумий была избрана простая, но эффективная линия поведения: при обсуждении вопроса «Дело тт. Бухарина и Рыкова» (он шел первым в повестке дня) Ежов и содокладчик от партии, член Политбюро ЦК ВКП(б) А. И. Микоян, разоблачая «преступную деятельность» бывших лидеров правой оппозиции и «измышления», содержащиеся в письме Бухарина, в то же время демонстрируют максимальное миролюбие в определении возможных мер наказания. Основной же удар наносится участниками пленума, выступающими в прениях, и как бы под воздействием этих выступлений принимается то решение, которое и было намечено.
Как задумали, так и сделали. На открывшемся 23 феврали 1937 года пленуме ЦК первому слово было предоставлено Ежову, Напомнив собравшимся о тех обвинениях, которые он выдвинул в адрес Бухарина и Рыкова на предыдущем, декабрьском, пленуме, Ежов заявил, что за прошедший период эти обвинения полностью подтвердились, и, кроме того, к ним добавились еще и новые. Затем в довольно вялом и бесцветном («спокойном и сдержанном», по словам одного из присутствующих) выступлении, из которого пришлось убрать практически все скомпрометированные Бухариным факты и сюжеты, он высказал ряд обвинений в адрес бывших лидеров правой оппозиции, суть которых сводилась к тому, что центр правых, в лице Бухарина, Рыкова и застрелившегося Томского, в целях реставрации в СССР капиталистического строя встал на путь организации террора в отношении руководителей партии и правительства, на путь вредительства, организации кулацких восстаний в деревне и забастовок на предприятиях. Несмотря на этот тянущий на высшую меру наказания букет преступлений, Ежов тем не менее ограничился лишь предложением исключить Бухарина и Рыкова из членов ЦК и из партии («Этого мало», — возмутился кто-то из присутствующих, не разобравшийся в хитросплетениях сценария и удивленный столь странным великодушием).
Впрямую защищаться от нападок Бухарина Ежов, каклицо заинтересованное, не стал, уступив это право члену Политбюро ЦК ВКП(б) А. И. Микояну, на содоклад которого и ложилась основная смысловая нагрузка первой части задуманного действа.
Свое выступление Микоян начал с дифирамбов в адрес обновленного (под руководством Ежова) НКВД.
«Бухарин, — заявил Микоян, — взял манеру опорочивать все документы и факты. Он в своих документах делает выпады по адресу аппарата Наркомвнудела… всяческими намеками, прямыми выпадами, гнусными, наглыми хочет опорочить весь аппарат, и в особенности обновленный аппарат. Товарищ Ежов по-большевистски всю душу вложил в улучшение работы аппарата. Я должен прямо признать, что ошибки в аппарате были, но сейчас я был поражен точностью между показаниями письменными и теми показаниями, которые давались на очной ставке, во время которой я был. Я потом товарищу Ежову сказал, что я должен признаться, что аппарат, который вел это следствие, выдержал большевистский экзамен правдивости и точности.