С того времени, когда в декабре 1934 года началось ужесточение внутриполитического режима, обстановка в мире существенно изменилась. Время большой войны стремительно приближалось, и в этих условиях Сталин, вероятно, пришел к выводу, что активное наращивание усилий в военной области пора уже подкрепить не менее решительными действиями по нейтрализации возможной угрозы изнутри.
А в том, что такая угроза существует, сомневаться не приходилось. В 1917 г., когда большевики только еще захватывали власть, их готовы были поддержать, судя по выборам в Учредительное собрание, лишь 25 % населения. Последовавшие затем Гражданская война, коллективизация и голод 1932–1933 гг. популярности новому режиму добавить не могли, и, хотя за прошедшие двадцать лет выросло целое поколение людей, воспитанных на коммунистических лозунгах, было очевидно, что значительная часть населения относится к существующим в стране порядкам без каких-либо симпатий.
Подтверждением этому служили и получаемые Сталиным донесения НКВД о выявленных контрреволюционных организациях, тем более что с приходом Ежова направляемая в адрес вождя информация утратила последние остатки объективности. Если Ягода, будучи профессионалом, хорошо понимавшим кухню следственной работы, еще мог иногда накладывать на присылаемые ему сообщения такие резолюции, как «Чепуха», «Не может быть» и т. д., то для Ежова понятия «не может быть», похоже, просто не существовало. Стремясь продемонстрировать возросшую активность чекистского ведомства, он всячески поощрял служебное рвение своих подчиненных, те, за неимением других способов оправдать ожидания начальства, изобретали все новые и новые «антисоветские» группы и организации, и вся эта внешне правдоподобная дезинформация изо дня в день ложилась на стол вождя. Будучи, как и большинство диктаторов, человеком весьма подозрительным (можно даже сказать, болезненно подозрительным), Сталин не имел оснований не доверять присылаемым ему донесениям, тем более что проверить их достоверность он все равно был не в состоянии.
В конце концов постоянное чтение так называемых спецсообщений НКВД и протоколов допросов арестованных сформировало у вождя совершенно гипертрофированное представление о масштабах угрозы, якобы исходящей от тысяч и тысяч активных противников режима, готовых при первой же возможности встать на путь шпионажа, вредительства, террора, организации восстаний и т. д. И если в мирное время ситуацию еще удавалось держать под контролем, то в случае войны, когда все ресурсы государства были бы брошены на борьбу с внешним врагом, сил для борьбы с врагом внутренним могло уже и не остаться, как это и произошло с царской Россией в 1917 г. Необходимо было нанести упреждающий удар по потенциальной «пятой колонне», застраховав существующий в стране режим от возможных потрясений в военное время.
Мнение вождя разделяли и его ближайшие соратники. Некоторые из них сумели впоследствии обнародовать свой взгляд на события тех лет, причем В. М. Молотов и Л. М. Каганович даже попытались теоретически обосновать все происходившее. Лучше всего это получилось у Молотова, второго после Сталина человека в тогдашнем партийном руководстве, благополучно дожившего до 1986 г. и успевшего перед смертью поделиться своими воспоминаниями с писателем Ф. И. Чуевым, который издал затем книгу под названием «Сто сорок бесед с Молотовым».
Приведем некоторые из высказываний Молотова, имея в виду, что подобных взглядов вполне мог придерживаться и Ежов. Итак, слово Молотову:
«Я считаю, что мы поступили правильно, пойдя на некоторые неизбежные, хотя и серьезные излишества в репрессиях, но у нас другого выхода в тот период не было… тогда бы у нас во время войны была бы внутренняя такая драка, которая бы отразилась на всей работе, на самом существовании Советской власти»{259}.
«…тот террор, который был проведен в конце 30-х годов, он был необходим. Конечно, было бы, может, меньше жертв, если бы действовать более осторожно, но Сталин перестраховал дело — не жалеть никого, но обеспечить надежное положение во время войны и после войны…»{260}.
«Сталин, по-моему, вел очень правильную линию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны»{261}.
«1937 год был необходим, если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грядущей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 1937 году тем, что у нас во время войны не было «пятой колонны». Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся»{262}.