Об этом совещании, получившем название «Чашка чая», стало известно Хозяину. Донес на товарищей Филатов. Сталин потом уничтожил всех, вместе с доносчиком»{292}.
В конце 80-х гг., в период горбачевской перестройки, соответствующие материалы появились и в советской прессе, причем речь уже шла не об одном лишь намерении ветеранов партии противодействовать сталинскому курсу, а о вполне реальных шагах в этом направлении. Вот, например, воспоминания главного врача центральной лечебной комиссии при ЦК компартии Украины И. И. Муковоза, опубликованные в 1991 году в сборнике «Они не молчали».
Приехав в июне 1937 года в Москву для встречи с наркомом здравоохранения СССР Г. Н. Каминским и узнав, что тот находится на пленуме ЦК, Муковоз, по его словам, отправился туда же.
«Я подумал, — писал он, — что могу воспользоваться своим пропуском для прохода в высшие учреждения, и, действительно, мне выдали разовый гостевой билет. Я прошел в боковую ложу, где уже сидели несколько человек.
Председательствовал на заседании Сталин. За трибуной стоял нарком внутренних дел Ежов. Он сообщал, сколько партийцев за последнее время выявлено в качестве врагов народа и арестовано, называл фамилии и должности осужденных органами НКВД. После его выступления все участники пленума подавлено молчали.
— Кто хочет сказать, спросить? — обратился председательствующий к залу.
В ответ — гробовая тишина.
— Может быть, кто-то хочет высказаться? — вторично предложил Сталин.
И опять мертвая тишина.
Вдруг со своего места во втором или третьем ряду поднялся Каминский.
— Разрешите?.. Я хочу сказать, что мне непонятно, почему членов ЦК, членов правительства сотрудники НКВД арестовывают в нарушение Устава партии. Кроме того, я хочу заявить, что многих из перечисленных здесь «врагов народа» я знаю как честных коммунистов, преданных делу социализма.
Сталин гневно перебил:
— А вы, случайно, не друзья с этими врагами?
— Они мне вовсе не друзья.
— Ну тогда, значит, и вы одного с ними поля ягода!
После еще нескольких реплик Сталин, взвинченный до предела, объявил перерыв.
Не заходя в наркомат, я бросился на вокзал и к вечеру уехал домой. А на следующий день за мной пришли…»{293}
Наверное, можно было бы поверить в этот рассказ, если не знать, что представляло собой выступление Н. Г. Каминского на предыдущем, февральско-мартовском пленуме ЦК. Тогда он клеймил позором благодушие и беспечность партийных работников, чекистов и их бывшего руководителя Г. Г. Ягоду, проглядевших деятельность врагов народа, прославлял Сталина и Ежова, поставивших дело борьбы с врагами на должный уровень, рассказывал о своем участии в разоблачении в 1933 г. замаскировавшихся троцкистов, якобы замышлявших убийство Сталина, переживал, что работники Наркомата здравоохранения еще не научились собственными силами выявлять вредителей и диверсантов, которых, наверняка, немало среди медицинских работников и т. д.{294}
Кроме того, вся история о том, как случайный человек по гостевому билету попал на закрытое заседание пленума ЦК, выглядит совершенно нелепо. Списки присутствовавших на заседании при обсуждении первого пункта повестки дня в архиве сохранились, и излишне говорить, что фамилия И. И. Муковоза в них отсутствует.
И все же Каминский на пленуме выступал, причем сразу же после этого специальным постановлением пленума он был исключен, как не заслуживающий доверия, из партии и в тот же день арестован. Но дело было совсем в другом.
Вспоминает Н. С. Хрущев:
«Он [Каминский] сказал: «Тут все, выступая, говорят обо всем, что они знают о других. Я тоже хотел бы сказать, чтобы партии это было известно. Когда в 1920 г. я был направлен в Баку и работал там секретарем ЦК компартии Азербайджана и председателем Бакинского Совета, ходили упорные слухи, что присутствующий тут товарищ Берия[65] во время оккупации Баку[66] сотрудничал с органами контрразведки мусаватистов[67] не то, несколько ранее, английской разведки».
«Никто, — пишет Хрущев, — не выступил с опровержением. Даже Берия не выступил ни с какой справкой по этому поводу. Молчание, и все тут»{295}.
Как можно видеть, Хрущев очень неплохо запомнил выступление Каминского, но о критике им сталинского курса, то есть о том, что должно было произвести на него наибольшее впечатление, ни словом не упоминает.