Основным источником информации о его поведении на июньском пленуме является изложение беседы Л. М. Кагановича с сыном своего бывшего секретаря В. С. Губерманом. Об этой беседе Губерман рассказал сыну Пятницкого. В 1988 г. этот рассказ был опубликован в газете «Московские новости», затем в ряде других изданий и, наконец, в книге В. И. Пятницкого (сына И. А. Пятницкого) «Заговор против Сталина», изданной в 1998 г.[69]
Согласно данному источнику, на пленуме по предложению Сталина рассматривался вопрос о дальнейшей судьбе лидеров так называемой «правой оппозиции», в частности Н. И. Бухарина. Сталин якобы настаивал на физическом уничтожении всех представителей «правой оппозиции» и на предоставлении Ежову чрезвычайных полномочий для борьбы с «врагами народа».
С неожиданными возражениями выступил И. А. Пятницкий. Он высказался против физического уничтожения Бухарина и его соратников, заявив, что. за фракционную деятельность достаточно исключить их из партии, отстранив тем самым от политической деятельности, но в дальнейшем следует использовать их опыти знания в народном хозяйстве. Пятницкий выступал против предоставления Ежову чрезвычайных полномочий.
При этом он будто бы сослался на то, что по долгу службы, являясь заведующим Политико-административным отделом ЦК ВКП(б) и курируя в числе прочих вопросов выполнение партийных директив в органах госбезопасности, он сталкивался с методами допросов, культивируемыми Ежовым в своем наркомате, и поэтому против предоставления ему такой полноты власти. Пятницкий предложил, наоборот, усилить контроль за деятельностью НКВД и лично Ежова.
Согласно этой версии, на следующий день заседание пленума началось с выступления Ежова. Он заявил, что НКВД располагает неопровержимыми данными о том, что Пятницкий до революции был осведомителем царской охранки, и на основании этого предложил выразить ему политическое недоверие. Большинством голосов пленум поддержал предложение Ежова. Против голосовали трое — Воропаев, Каминский и Крупская, воздержался один — Стасова. Пленум предоставил Пятницкому двухнедельный срок для возможности защиты и опровержения выдвинутых против него обвинений.
Не ставя под сомнение сам факт беседы Л. М. Кагановича с В. С. Губерманом об июньском пленуме ЦК и выступлении на нем Пятницкого, отметим все же некоторые странности приведенного выше рассказа. Во-первых, якобы прозвучавшее из уст Пятницкого предложение ограничиться исключением Бухарина из партии и в дальнейшем использовать его опыт и знания в народном хозяйстве выглядит по меньшей мере запоздалым. Бухарина уже исключили из партии и арестовали, и такая инициатива была равносильна предложению освободить его из-под стражи. Кстати, исключили и арестовали его отнюдь не за фракционную деятельность, а по обвинению в государственных преступлениях. За прошедшие четыре месяца подручные Ежова добыли много новых «доказательств» контрреволюционной деятельности лидеров пресловутой «правой оппозиции», да и сам Бухарин после трехмесячного молчания начал уже давать признательные показания, о чем Ежов не мог не упомянуть в своем докладе на пленуме. Так что ни о каком использовании в народном хозяйстве не могло быть и речи.
Кроме того, сам вопрос о «физическом уничтожений Бухарина» перед пленумом ставить было незачем. Этот вопрос решался на предыдущем февральско-мартовском пленуме, и из нескольких предложенных мер пресечения, включавших также применение расстрела, был выбран по предложению Сталина вроде бы более гуманный вариант: передача дел Бухарина и Рыкова в НКВД, где оба они c тех пор и находились. Возвращаться снова к этому вопросу не было никакой необходимости. Бухарин и Рыков уже не являлись членами ЦК, и их судьбу должен был решать теперь не ЦК, а суд, который и состоялся восемь месяцев спустя.
Во-вторых, вызывает большие сомнения осведомленность Пятницкого о методах допросов, применяемых в НКВД. Ведь возглавляемый им Политико-административный отдел ЦК проверял, как в правоохранительных органах претворяются в жизнь решения партийных инстанций, контролировал кадровую политику и т. д., а вовсе не методы профессиональной деятельности, которые очень тщательно скрывались от посторонних глаз.
В-третьих, обвинение в работе на царскую охранку, которое Ежов якобы предъявил Пятницкому, никакого отражения в заведенном на него уголовном деле почему-то не нашло. Там фигурируют совершенно другие обвинения, да и в дневнике жены Пятницкого черным по белому написано, что обвинен он был в причастности к троцкизму{297}. В те времена это могло означать все что угодно, но только не сотрудничество с царской полицией.