Однако, к моему удивлению, Ежов никак не реагировал на мои серьезнейшие сигналы, а, по своему обыкновению, отмалчивался, ничего не говоря. Ряд заявлений и документов, которые я ему докладывал как подтверждение и иллюстрацию моих сигналов, Ежов даже не читал, возвращая их мне.
Как-то при очередном докладе, когда я докладывал о творящихся безобразиях в оперативной работе… Ежов вдруг вскочил взбудораженный и обратился ко мне с гневом: «Я считал вас более разумным, чем вы оказались, далеко вам до Дейча, ни черта вы не понимаете, без году неделя чекист, а лезет со своими разоблачениями. Я лучше вас знаю, что делается в наркомате. Никаких преступлений в НКВД нет, все, что проводится, проводится с моего ведома, по моим директивам, точно по моим указаниям. Или, может быть, вы и меня считаете преступником?»{311}
Прошло лишь три недели после начала «массовой операции», а из регионов уже стали поступать просьбы о выделении дополнительных лимитов на репрессирование, и постепенно процедура получения очередных лимитов начала приобретать черты социалистического соревнования, хорошо знакомого рабочим и служащим, занятым в отраслях народного хозяйства. Местные чекисты, стремясь засвидетельствовать перед центром свою решимость в деле окончательного искоренения «врагов народа» и боясь показаться в этом вопросе менее энергичными, чем их коллеги, старались как можно быстрее реализовать установленные им квоты на репрессирование и получить новые задания. Руководство в Москве всячески поощряло такую активность своих подчиненных. Свидетельствует бывший сотрудник Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД Г. Н. Лулов:
«Вокруг этих лимитов была в наркомате создана такая атмосфера: тот из начальников НКВД, кто скорее, реализовав данный ему лимит в столько-то тысяч человек, получит новый, дополнительный лимит, тот рассматривался как лучший работник, лучше и быстрее других выполняющий и перевыполняющий директивы Н. И. Ежова по разгрому контрреволюции. Я очень хорошо помню, как такие начальники УНКВД, как Радзивиловский (Иваново) и Симановский (Орел), заходя ко мне после того, как их принимал Н. И. Ежов, с гордостью рассказывали, что Николай Иванович похвалил их работу и дал новый, дополнительный лимит»{312}.
Начавшаяся 5 августа «массовая операция», вопреки опасениям руководства НКВД, была воспринята обществом довольно спокойно. Ее первые результаты, отмечал впоследствии — Ежов, «не только не создали недовольства карательной политикой советской власти среди населения, а, наоборот, вызвали большой политический подъем, в особенности в деревне. Наблюдались массовые случаи, когда сами колхозники приходили в областные управления и райотделы НКВД с требованием ареста того или иного кулака, [бывшего] белогвардейца, торговца и проч. В городах резко сократилось воровство, поножовщина и хулиганство, от которых особенно страдали рабочие районы»{313}.
Поэтому, когда в конце 1937 года в повестку дня встал вопрос о том, что делать дальше, благожелательное отношение населения явилось одним из тех аргументов, с помощью которых Ежов обосновывал возможность и целесообразность продления «массовой операции» за пределы первоначально установленного срока. Особенно долго Сталина убеждать было не нужно, и решением Политбюро от 31 января 1938 года завершение чистки было перенесено на март 1938-го.
Глава 25 Судьба «национальных контингентов»
Одной из важнейших составляющих «массовой операции» стали проводившиеся тогда же репрессии в отношении так называемых «национальных контингентов», то есть лиц, контрреволюционная сущность которых определялась не социальным происхождением или прошлой деятельностью, а национальной принадлежностью. По мнению Сталина, проживающие в СССР немцы, поляки, как и представители многих других диаспор, являлись потенциальными шпионами соответствующих государств, а в военный период могли к тому же быть использованы и для подрывной работы в тылу. В условиях приближающейся войны Сталин посчитал такое положение опасным, и поэтому, когда летом 1937 года дубина «большого террора» обрушилась на страну, один из самых сильных ударов был нанесен именно по представителям некоренных национальностей. С них, собственно говоря, все и началось. Еще 20 июля 1937 г., за полторы недели до издания приказа № 00447, положившего начало массовым репрессиям, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло по инициативе Сталина следующее решение: