Сам Берия был отнюдь не рад своему новому назначению. Его вполне устраивала прежняя должность, и хотя перевод на работу в Москву он для себя, конечно, не исключал, но рассчитывал, вероятно, что это будет какой-нибудь крупный хозяйственный наркомат, где он мог бы применить те знания и способности, которые приобрел за время работы руководителем Закавказской федерации и Грузии. Чекистскую работу Берия, похоже, рассматривал как пройденный этап своей жизни и никакого желания снова к ней возвращаться не испытывал. Однако выбора у него не было — пришлось подчиниться.
Что может означать появление в НКВД такой крупной фигуры, как Берия, Ежов, будучи опытным аппаратчиком, понял, конечно, сразу, отреагировав на это событие полуторанедельным запоем. Укрывшись на своей даче в поселке Мещерино, он вызвал врача и, пожаловавшись на головную боль, бессонницу, неприятные ощущения в области сердца и отсутствие аппетита, получил предписание — отдых в течение как минимум пяти дней. Шесть дней спустя при очередном осмотре данная рекомендация была повторена, так что до конца августа Ежов мог на работу не выходить, и ничто не мешало ему в те дни глушить тоску по полной программе.
25 августа 1938 года в Москву после двухмесячного пребывания на Дальнем Востоке возвратился М. П. Фриновский. О последних новостях его проинформировал подсевший к нему в поезд недалеко от столицы начальник Управления транспорта и связи НКВД Б. Д. Берман.
«Я сказал Фриновскому, — вспоминал потом Берман, — что он теперь наркомвоенморфлот и что ему теперь нужно только сдать дела и проститься с НКВД. Он ответил, что знает и сдает дела Литвину. Я ответил, что не Литвину, а Берия. «Как Берия? — воскликнул Фриновский. — Ведь Литвин назначен…» Я ответил, что в аппарате давно ходят слухи, что Ежов у себя на даче вместе с Литвиным выпили уже за его, Литвина, здоровье, но что эта трапеза преждевременна, так как назначен не Литвин, а Берия.
Я ясно видел, — продолжал Берман, — что Фриновский удручен, и настроение его сразу упало. Он сразу стал неразговорчив»{416}.
Прямо с вокзала Фриновский по просьбе Ежова отправился к нему на дачу. Ежов выглядел очень взволнованным, он даже прослезился, расцеловал Фриновского, чего никогда раньше не делал, и принялся рассказывать о последних событиях в НКВД.
Обсудив ситуацию, собеседники пришли к выводу, что Ежова ждет трудная жизнь. Сработаться с Берия, учитывая его властный, независимый характер, будет очень сложно, придется приложить немало усилий, чтобы в НКВД не образовалось два центра власти. Наверняка не простивший ни случая с Мдивани, ни истории с Арменией, ни другие конфликтные эпизоды его взаимоотношений с НКВД, Берия попытается скомпрометировать прежнюю деятельность руководства наркомата, а кроме того, будет необъективно информировать Сталина о текущих событиях, возводя в ранг системы отдельные обнаруженные им недостатки.
Фриновский посоветовал Ежову бросить хандрить, взять «вожжи» в руки и воспрепятствовать проникновению людей Берии в центральный аппарат НКВД, а также не допустить, чтобы аппарат перекинулся на его сторону{417}.
Ссылаясь на свое плохое самочувствие и необходимость продолжения лечения, Ежов поручил Фриновскому до возвращения Берии из Грузии (куда тот отправился сдавать дела своему преемнику) разобраться с материалами, которые не должны попасть на глаза новому первому заместителю наркома, и в первую очередь закрыть тем или иным способом дело о так называемой «террористической группе в Управлении коменданта Московского Кремля».
В начале 1938 года от арестованных коменданта Кремля П. П. Ткалуна и его заместителя С. И. Кондратьева были получены показания о группе их подчиненных, которых они якобы вовлекли в свою заговорщицкую организацию. Речь, в частности, шла о начальнике части боевой подготовки Управления коменданта Кремля Н. Н. Таболине, начальнике финансового управления А. И. Колмакове и коменданте здания правительства П. П. Брюханове. Последнего будто бы даже специально женили на обслуживающей кремлевскую квартиру Сталина официантке А. Виноградовой, чтобы через нее осуществить задуманное убийство вождя{418}.