Таким образом, страна имела теперь два ответа на традиционный российский вопрос — «кто виноват?» Удаление Ежова с поста наркома внутренних дел наводило на мысль о вышедших из-под контроля партии чекистах, выступление Жданова указывало на врагов, затесавшихся в местные парторганизации, — ответственность должны были нести кто угодно, но только не верховная власть.
Вечером 19 марта состоялось совещание представителей делегаций съезда, так называемый сеньорен-конвент, на котором в предварительном порядке были обсуждены кандидатуры в члены нового ЦК. Зашел разговор и о Ежове. Существуют две версии того, как это происходило. Автором первой из них является Р. А. Медведев, который в своей книге «О Сталине и сталинизме» привел со ссылкой на бывшего первого секретаря Одесского обкома партии Э. Г. Фельдмана такие подробности состоявшегося обсуждения:
«Когда съезд кончался, в Кремле, где он проходил, в одном из залов собрался сеньорен-конвент. Перед ним за длинным столом, как на сцене, сели: А. А. Андреев, В. М. Молотов и Г. М. Маленков. В глубине, за их спинами в углу слева… уселся, попыхивая трубкой, Сталин. Андреев сказал, что съезд заканчивает работу, а потому надо предложить кандидатуры в подлежащий избранию ЦК. В первую очередь в список стали включать членов прежнего состава ЦК, естественно, кроме тех, кто выбыл. Дошла очередь до Ежова. «Какие мнения будут?» — спросил Андреев. После небольшого молчания кто-то сказал, что Ежов — сталинский нарком, его все знают, и его надо оставить. «Возражений нет?» Все молчали. Тогда слово попросил Сталин. Он поднялся, подошел к столу и, все еще попыхивая трубкой, позвал:
— Ежов! Где ты там? А ну, подойди сюда!
Из задних рядов вышел и подошел к столу Ежов.
— Ну! Как ты о себе думаешь? — спросил его Сталин. — Можешь ты быть членом ЦК?
Ежов побелел и срывающимся голосом ответил, что вся его жизнь отдана партии и Сталину, что он любит Сталина больше своей жизни и не знает за собой ничего, что могло быть причиной такого вопроса.
— Да? — иронически спросил Сталин. — А кто такой был Фриновский? Ты Фриновского знал?
— Да, конечно, знал, — ответил Ежов. — Фриновский был моим заместителем. Он…
Сталин прервал Ежова и начал спрашивать, кто был Шапиро, кем была Рыжова, кто такой Федоров[118] и еще кто-то (к этому времени все эти люди были уже арестованы).
— Иосиф Виссарионович! Да ведь это я — я сам! — вскрыл их заговор, я пришел к вам и доложил о том… Сталин не дал ему продолжать.
— Да, да, да! Когда ты почувствовал, что тебя схватили за руку, так ты пришел, поспешил. А что до того? Заговор составлял? Сталина хотел убить? Руководящие работники НКВД готовили заговор, а ты будто бы в стороне! Ты думаешь, я ничего не вижу?! — продолжал Сталин. — А ну-ка вспомни, кого ты такого-то числа послал к Сталину дежурить? Кого? С револьверами! Зачем возле Сталина револьверы? Сталина убить? А если бы я не заметил? А?!
Затем Сталин обвинил Ежова, что он развил слишком кипучую деятельность и арестовал много невиновных, а кого надо — скрывал.
— Ну? Иди! Не знаю, товарищи, можно его оставлять членом ЦК? Я сомневаюсь. Конечно, подумайте… Как хотите… Но я сомневаюсь!
Ежова, конечно, единогласно из подготавливаемого списка вычеркнули, и он после перерыва в зал не вернулся и не был больше на съезде»{464}.
Сцена, конечно, очень яркая, но именно излишняя яркость и рождает недоверие. Во-первых, Ежову нечего было бледнеть и удивляться сомнениям Сталина относительно целесообразности его включения в состав будущего ЦК. Ведь он даже не был избран делегатом съезда, и уже одно это не оставляло ему практически никаких шансов вновь оказаться членом высшего руководящего органа партии. Знал он и о множестве претензий, которые имелись к нему по его прежней работе в НКВД, по текущей работе в Наркомате водного транспорта, а также в связи со всем известной его «слабостью».
Во-вторых, приведенный диалог очень мало напоминает манеру Сталина вести разговор на публике. Это касается и формы и содержания, которые слишком скандальны, чтобы можно было считать их правдоподобными.