Готовился к следующему заседанию пленума и Бухарин. Обобщив по памяти выдвинутые против него обвинения, он написал аргументированное опровержение, которое попросил раздать всем членам и кандидатам в члены ЦК и приобщить к стенограмме пленума.
Днем 7 декабря в присутствии членов Политбюро состоялась очная ставка Бухарина и Рыкова с Куликовым, Сосновским и Пятаковым. Первым пригласили Куликова. Он сообщил, что во время их встречи весной 1931 г. Бухарин будто бы заявил ему: «…Сталин сам не уйдет, его надо убрать»{219}. Однако в последующие годы они не встречались, и данная информация выглядела несколько устаревшей.
Второй свидетель, Л. С. СосновскиЙ, рассказал, что знает, со слов К. Б. Радека, об участии Бухарина в деятельности контрреволюционной организации, что самого его после возвращения в 1934 г. из ссылки Бухарин устроил на работу в редакцию «Известий», всячески поддерживал, направлял и, в частности, рекомендовал, по возможности, вставлять в публикуемые им статьи имя Сталина. «Всеми этими искусственными способами, — заявил Сосновский, — он хотел, чтобы я добился уважения и меня сочли за иного человека. Что это означает, как не фальшивую, искусственную дипломатию, умение влезать в доверие к партии, а за спиной делать другое?»{220}
Допрошенный последним Ю. Л. Пятаков показал, что говорил с Бухариным о якобы полученных в 1932 году в Берлине директивах Троцкого, касающихся необходимости перехода к тактике террора против руководства партии, и что Бухарин не выразил никакого особенного удивления, из чего Пятаков будто бы сделал тогда вывод, что ему это уже известно из других источников. Однако, по словам Пятакова, никаких организационных вопросов контрреволюционного характера он с Бухариным никогда не обсуждал.
Это был если не провал, то что-то близкое к нему, и Сталину, докладывавшему вечером того же дня на пленуме о проведенной очной ставке, пришлось признать, что высказанные на ней обвинения нуждаются в дополнительной проверке и что ни в одном из заявлений подследственных не было указаний на связь Бухарина и Рыкова с какой-либо террористической группой. Чтобы как-то сгладить конфуз, Сталин заявил, что необходимо устроить очную ставку еще с пятью-шестью арестованными, также давшими показания на Бухарина. «Эти трое меньше оговаривали, с которыми мы сегодня разговаривали»{221}, — сказал он, оставив присутствующих в недоумении, зачем было устраивать очную ставку с теми, кто «меньше оговаривал», если есть более серьезные свидетели. В заключение Сталин сказал:
«У нас складывалось такое мнение, что, не доверяя Бухарину и Рыкову в связи с тем, что стряслось в последнее время, может быть, их следовало бы вывести из состава ЦК. Возможно, эта мера окажется недостаточной, возможно и то, что эта мера окажется слишком строгой. Поэтому мнение членов Политбюро сводится к следующему — считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку и очную ставку, и отложить дело решением до следующего пленума ЦК»{222}.
Декабрьский пленум показал, что с ходу, наскоком, решить проблему Бухарина и Рыкова не удастся. И в этом не было вины Ежова, он делал что мог. Но нужна была более длительная и кропотливая работа с подследственными, которые пока еще не в полной мере осознали неизбежность своего участия в предложенной им процедуре и, кроме того, не очень еще хорошо освоили свои роли. На все это требовалось время, ну а пока нужно было продолжать заниматься подготовкой процесса запасного, или, как его еще называли, параллельного троцкистского центра.
Глава 19 Дело «параллельного антисоветского троцкистского центра»
Как уже говорилось ранее, в своем письме к Сталину от 6 сентября 1936 г. Ежов, рассуждая о судьбе К. Б. Радека и Ю. Л. Пятакова, высказал мнение о нецелесообразности проведения нового публичного процесса, предложив решить вопрос с ними в режиме упрощенного (закрытого) судопроизводства.