Станислав Лем также любил описывать встречи двойников. В романе «Солярис» есть рассказ героя о том, как одному из обитателей Станции являлось какое-то существо, что-то вроде живой шляпы (одно из его глубоких, интимных переживаний). Не напоминает ли этот рассказ переживания Паблито?
«Я спросил Паблито о его встрече с нагвалем, и он рассказал мне историю своей первой встречи с ним. Он сказал, что однажды дон Хуан дал ему корзину, которую он посчитал подарком доброй воли. Он повесил ее на крюк над дверью своей комнаты, и поскольку в то время не мог придумать для нее никакого использования, то весь день и не вспоминал о ней. Он сказал, что, по его мысли, корзина была даром силы и должна была быть использована для чего-нибудь особого.
В начале вечера, который, по словам Паблито, был и для него самым опасным часом, он вошел в комнату, чтобы надеть пиджак. Он был один дома и собирался идти в гости к другу. В комнате было темно. Он схватил пиджак, и, когда уже подходил к двери, корзина упала перед ним и подкатилась к его ногам. Паблито сказал, что он смехом прогнал свой испуг, как только увидел, что это просто корзина, которая упала с крючка. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и вся его жизнь содрогнулась. Корзина отпрыгнула от него и начала трястись и визжать, как если бы кто-нибудь крутил ее и давил на нее. Паблито сказал, что из кухни в комнату попадало достаточно света, чтобы все вокруг можно было хорошо различать. Мгновение он смотрел на корзину, хотя чувствовал, что этого делать не нужно. По корзине прошли конвульсии, как будто она тяжело дышала. Паблито утверждал, пересказывая свой опыт, что он действительно видел и слышал, как корзина дышала, и что ома была живой и гонялась за ним но всей комнате, загораживая ему выход. Затем корзина начала расти, раздуваться. Все кольца бамбука разошлись, и корзина превратилась в гигантский шар, подобно сухому кусту перекати-поля, который покатился к нему. Оп упал назад, на пол, а шар начал взбираться по его ногам. Паблито сказал, что к этому времени он уже потерял ум и истерически визжал. Шар пригвоздил его и двигался по его ногам, как бы пронзая их иглами. Он попытался оттолкнуть его, и тогда заметил, что шар — это лицо дона Хуана с открытым ртом, готовым пожрать его. В этом месте он не смог выдержать ужаса и потерял сознание».
Дело даже не в том, что Карлос Кастанеда хорошо знает и использует другие эзотерические идеи. Более важно, что он предложил язык описания эзотерического опыта, а также создал своеобразную эзотерическую модель самой эзотерической жизни. Введя понятие о «реальности», «различии тоналя и нагваля» и ряд других представлений, Карлос Кастанеда перевел проблему из плана осмысления единственной эзотерической реальности в план метазнания, так сказать, учения о самом эзотеризме как знании и образе жизни. «Дон Хуан» — это не только замечательное произведение эзотерической литературы, не только описание определенной эзотерической реальности, но одновременно — это модель и смысл эзотерического пути как такового. В этом отношении значение «Дона Хуана» трудно переоценить.
ФИНАЛ
Иисус сказал: «Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен, и, если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем».
Робость художника перед вещью.
Он забывает, что пишет не он.
Слово мне Вячеслава Иванова —
«Только начните!
Уже с третьей страницы вы убедитесь, что никакой свободы нет», —
то есть: окажусь во власти вещей,
то есть во власти демона,
то есть только покорным слугой…
А доля волн во всем этом?
О, огромная.
Хотя бы не отчаяться, когда ждешь у моря погоды…
Моя воля и есть слух, не устать слушать,
пока не услышишь,
и не заносить ничего, чего не услышал.
Пришла очередь высказаться и мне. Конечно, осмысляя эзотерические учения, я не молчал, и, вероятно, моя интерпретация просматривается; как выразился один из слушателей у меня «постоянно выглядывают то уши, то хвост». Но одно дело говорить о других, другое — о себе, легко рассматривать чужие творения, трудно открыться самому. То, что я буду дальше излагать, по многим причинам нельзя поставить на один уровень с уже рассмотренными учениями. И потому, что я не идеолог, а философ (методолог), и потому, что мой опыт ограничен (опыт жизни русского еврея, советского интеллигента), и потому, что я не чувствую за своей спиной некой сверхреальности. Мои мысли, размышления принадлежат только мне, они не приоткрывают завесы в иной мир, страшный и сияющий. Короче, это именно мысли, а не истины, размышления, а не откровения.
Моя цель — рассмотреть три основные темы или проблемы. Думаю, они волнуют эзотерическое сознание; во всяком случае каждое эзотерическое учение их касается. Первая тема задается вопросом о существовании реальностей, отличных от тех, с которыми мы встречаемся в повседневном опыте, реальностей, скрытых от внешних чувств, данных лишь в особых состояниях сознания (эзотерическом опыте) — в медитации, экстазе, сновидении и т. п. Вторая тема — это тема смерти и отношения к ней или, напротив, — бессмертия, переживания конца, вопрос о том, как должна быть построена, определена наша жизнь в зависимости от того, что мы думаем о природе смерти. Наконец, третья тема эквивалентна вопросу о смысле жизни, о том, что есть наша жизнь, в чем ее назначение.
Пытаясь как-то осмыслить эти темы, рассмотреть связанные с ними вопросы, я отдаю себе отчет в своих возможностях и, главное, ограничениях. В конечном счете каждый человек делает не то, что хочет, а то, что может. А что я могу, зависит от того, кто я, что я. Каждый человек чем-то определен, ограничен, и если он хочет быть честным перед другими, то должен, хотя бы для себя, осознать эти свои ограничения. Вряд ли стоит делать вид, что объективная и бесстрастная истина в наших руках, что другие заблуждаются, а мы парим над ними в чистоте и мудрости. Истина не дана никому, мудр и чист один Бог.
Нелегко понять себя, и неясно, возможно ли это вообще. Но попытаться необходимо. А раз необходимо, то и возможно. Один из способов понять — посмотреть, как я сам себе дан в своем осознании.
Я человек разумный и даже рациональный. Но это не значит, что мою жизнь и поведение определяют только разумные соображения. В жизни было много разного — безрассудного и неразумного, дикого и странного. Однако я сознаю себя разумным, это мой идеал человека, идеал себя. В те моменты, когда я веду себя неразумно, я просто наблюдаю за собой, констатирую стихию, естественность своего поведения, но затем идеал разумности восстает, вопиет, оценивает и требует изменений. Сегодня я понимаю, что идеал разумности и рациональности — определенная основа утопизма жизни. Жизнь, культура, как я выше говорил, не отвечают этому идеалу, не укладываются в прокрустово ложе разумности и рациональности, часто не имеют с ними ничего общего. И, тем не менее, этот идеал привлекателен, во всяком случае, для меня. Достоинство его для разумного человека в кажущейся простоте и очевидности, кроме того, это архетип духовности, порядка, гармонии. Но, увы, реальный мир и беспокоен, и беспорядочен, и во многом бездуховен.
Выше я уже говорил, что не испытал прямого религиозного опыта, я человек и не религиозный, и не мистический. Ни Бог, ни реальности, лежащие «по ту сторону», не даны были моему восприятию непосредственно. Не хочу кокетничать, идти на компромисс: я атеист и не нахожу в своей душе ничего похожего на божественное или сверхъестественное. Но хотя у меня нет религиозного опыта, я не отрицаю такой опыт у других людей и признаю, что они могут быть и более тонкими в духовном отношении, и более возвышенными и человечными. Все это я признаю, но у меня другая судьба. Не пережив религиозного опыта, я, однако, знаком с опытом возвышенных переживаний чисто человеческого характера. В своей душе и чувствах я преодолевал, и не раз, границы обычного мира, мне знакомы чувства сострадания и восторга, я путешествовал в бесконечных пространствах, внезапно постигал вещи необъятной значимости, ощущал весь мир, всех людей. Но переживал всегда сам, находясь в своей жизни. Не Бога ощущал я рядом, в бесконечном пространстве или в себе, а людей, живущих, умерших и еще не родившихся, людей и, пожалуй, еще — жизнь как таковую, обнимающую нашу прекрасную, но порабощенную человеком землю, жизнь как дыхание, как эфир, как океан «Соляриса».