В бесконечной дали остались как страхи, так и надежды, желания, тяготение ко лжи; понятие «Я» преодолено, подобно тому, как муж отбрасывает от себя нелепые желания детства. Что за важность, продлить ли бренное существование, корни которого подрублены, свою безразличную призрачную жизнь еще на несколько мгновений или на целое поколение? Если святой хочет тотчас же положить конец этому существованию, он может сделать это, но большинство ждет, пока не достигнет своей цели природа. К ним относятся слова, приписываемые Сарипутте:
«Я не желаю смерти, я не желаю жизни; я жду, пока придет час, как раб, ждущий своей награды. Я не желаю смерти, я не желаю жизни; я жду, пока придет час, уверенно и с бодрым духом».
Для буддиста цель достигается не в тот момент, когда, умирая, он входит в вечную обитель (будет ли это вечное бытие или вечное ничто), а в то мгновение его земной жизни, когда он переходит в состояние безгрешности и бесстрастности — Нирвану. Если по верованию буддистов бытие святого переходит в ничто, то цель перехода заключается не в стремлении к этому «ничто», но, мы должны снова повторить это, исключительно в освобождении от несовершенного мира возникновения и гибели. И если это освобождение приводило к «ничто», то это лишь констатация, холодный вывод метафизических размышлений, препятствующих, может быть, признанию возможности вечно неподвижного блаженного существования. В религиозной жизни, в настроении, господствовавшем в древней буддийской общине, мысль об этом «ничто» не имела никакого значения. «Как великое море, ученики, пропитано только одним вкусом, вкусом соли, так же, ученики, и это учение, и эта община пропитаны только одним вкусом, вкусом искупления».
Конечно, для европейского сознания невыносима та неопределенность посмертного бытия, на которой настаивает Будда. Западный человек, обращаясь к Богу, ожидает разрешения, причем вполне человеческим путем, тех проблем, которые его мучили при жизни. Он как бы продолжает жизнь в бесконечность, оставляя открытым лишь вопрос о форме и характере ее. Восточный ум, отождествляя в значительной мере Бога с природой (космосом) или собственным «Я», спокойно воспринимает неизбежное растворение личности в Космосе и Природе, совпадение ее с Атманом. Его не беспокоит момент смерти, не волнует смена формы бытия, предстоящее испытание для него связано со страстным желанием избавиться от желаний, которые одновременно весьма желанны.
«В момент смерти, — читаем мы в «Четках из Драгоценных Самоцветов», — необходима неукротимая вера в сочетании е высшей ясностью и действием сознания» («Двенадцать необходимых вещей, без которых нельзя обойтись»), «Бесполезно прослушать и глубоко обдумать учение, если не практиковать его и не добиваться духовных сил, чтобы помочь себе в момент смерти» («Десять бесполезных вещей»), «С самого начала (своего духовного продвижения) нужно иметь настолько глубокое отвращение к непрерывному чередованию смертей и рождений, чтобы проявлялось постоянное желание спастись от этого, точно так же, как олень стремится избежать пленения. Следующее, что нужно помнить, это стойкость, настолько большая, чтобы не сожалеть о потерянной жизни (в поисках Просветленности), подобно упорству землепашца, который возделывает свои поля и не сожалеет о вспаханном, даже если он умрет утром». («Десять нужных вещей»).
Если же со всеми этими проблемами и сожалениями удается справиться, то последователь Будды спокойно и даже радостно ожидает разрешения своих усилий — погружения в Нирвану. В изречениях Дхаммапады можно встретить такие строки:
«Чьи чувства в покое, как кони, укрощенные возничим, кто сбросил с себя гордость, преодолел всякую нечистоту, тому, столь совершенному, завидуют сами боги.
В высокой радости, без вражды живем мы в мире вражды; среди охваченных враждою людей пребываем мы без вражды.
В высокой радости живем мы, здоровые среди больных; среди больных людей пребываем мы без болезни.
В высокой радости живем мы без стремлений, среди стремящихся. Среди стремящихся людей пребываем мы без стремлений.
В высокой радости живем мы, ничего не имея. Веселие наше — пища, как у лучезарных богов.
Монах, живущий в пустой келье, душа которого полна мира, вкушает сверхчеловеческое блаженство, созерцая истину целиком и вполне».
Объясняя, как человек может освободиться от страданий, Будда формулирует знаменитый «узел причинности»:
«Из незнания возникают формы (санкара); из форм возникает распознавание (винпана); из распознавания возникают имя и телесность; из имени и телесности возникают шесть областей (области шести чувств) и их объекты (к пяти известным чувствам индусы прибавляют и мышление — мано); из шести областей возникает соприкосновение между чувствами и их объектами; из соприкосновения возникают ощущения; из ощущений возникает жажда; из жажды возникает выбор (существования: упадана); из выбора возникает создание; из создания возникает рождение; из рождения возникают старость и смерть, страдание и жалоба, скорбь, печаль и отчаяние. Таково происхождение всего царства страдания.
Но когда прекратилось незнание среди полного уничтожения желания, то это влечет за собой уничтожение форм; уничтожением форм уничтожается распознавание; уничтожением распознавания уничтожаются имя и телесность; уничтожением имени и телесности уничтожаются шесть областей; уничтожением шести областей уничтожается соприкосновение (между чувствами и их объектами); уничтожением соприкосновения уничтожается ощущение; уничтожением ощущения уничтожается жажда; уничтожением жажды уничтожается выбор (существования); уничтожением выбора уничтожается создание; уничтожением создания уничтожается рождение; уничтожением рождения уничтожаются старость и смерть, страдание и жалоба, скорбь, печаль и отчаяние. Таково прекращение всего царства страдания».
Что это такое? Указание на естественный космический закон или на психотехническую процедуру, несколько напоминающую движение инженерной мысли? Не так ли рассуждали первые инженеры: явление А по своей природе вызывает явление Б, которое, в свою очередь, вызывает явления В, Г и т. д., если теперь искусственно (технически) вызвать явление А, то автоматически сработает вся цепь зависимых природных явлений — Б, В, Г, Д и т. д. В данном случае первое звено — это незнание, достаточно его прекратить, как вся цепь начнет рушиться и мир страданий исчезнет, как дурной сон. Но вот вопрос, каким образом можно выйти из под действия мирового космического закона перерождения, вырваться из мира страданий, имеющего естественный характер? Заострим этот вопрос, перенеся его на христианскую почву. Реализация «узла причинности» эквивалентна утверждению, что человека можно вывести из-под власти Бога и Природы, которую Бог сотворил, и что для этого нужно постигнуть некую мудрость. В христианском сознании такая постановка вопроса — абсурд.
Даже сатана реализует не более как возможность, предусмотренную Богом, к тому же по происхождению он Ангел, т. е. сотворен Богом. Ни один волос, как известно, не может упасть с головы человека без воли Божией. Будда же, с одной стороны, утверждает причинную, естественную взаимосвязь явлений, с другой — настаивает на возможности вырвать человека из нее. Куда, в какое-то другое бытие? Но разве оно не одно? В христианском умозрении бытие едино — это и есть Бог, а в буддийском? Однако прежде чем ответить на эти вопросы, рассмотрим более подробно сам «узел причинности». В нем действительно есть звено («из распознавания возникают имя и телесность»), которое эквивалентно идее перевоплощения душ и закону Кармы. Распознавание, имя и телесность можно уподобить духовным, семиотическим и биологическим условиям, необходимым, чтобы жизнь и дела от одного человека перешли к другому. Объясняя своему любимому ученику Ананде формулу причинности, Будда, в частности, говорит:
«Если бы распознавание, Ананда, не спускалось в тело матери, образовались ли бы имя и телесность в теле матери?» — «Нет, господин». — «И если бы распознавание, Ананда, спустившись в тело матери, снова покинуло свое место, участвовали ли бы имя и телесность в рождении к этой жизни?» — «Нет, господин». — «И если бы распознавание, Ананда, мальчика или девочки, когда они еще малы, потерялось бы снова, достигли ли бы тогда имя и телесность роста, преуспевания, удачи?» — «Нет, господин».