«… Если бы, Анаида, распознавание не нашло в имени и телесности места своей опоры, обнаружились бы тогда в результате этого рождение, старость и смерть, происхождение страдания и развитие?» — «Этого не было бы, господин». — «Поэтому, Аманда, это причина, это основание, это происхождение, это базис распознавания: имя и телесность». («Таким образом, основание, на котором покоится всякая нарицаемость и всякое существование существ, их рождение, смерть и возрождение, вкратце обозначается как «имя и телесность совместно с распознаванием»).
И когда Будду спросили, откуда берется телесность, он ответил:
«Это, ученики, не ваше тело и не тело других: здесь должно видеть дело прошлого, воплощенное при посредстве формы, осуществленное, ставшее ощутимым при посредстве воли… Мое дело есть мое достояние, мое дело есть мое наследие, мое дело — тело матери. Мое дело есть род, к которому я принадлежу; мое дело есть мое прибежище. Как деревья различны, смотря но различию семени, так характер и судьба людей различны, смотря по различию дел, которых последствия они пожинают…
… Не быстро, как молоко скисает, приносит свои плоды злое дело, которое совершено. Оно следует за глупцом, пылая как огонь, скрытый под золою. Долго отсутствовавшего путешественника, когда он возвращается в добром здравии из далеких стран, радостно встречают родственники, друзья и знакомые. Так и того, кто делал доброе, когда он переходит из этого мира в тот, встречают его добрые дела, как родственники возвратившегося друга».
Итак, законы перевоплощения и Кармы впечатаны в формулу причинности, и Будда говорит, что перевоплощения и страдания, им сопутствующие, вечны и им подвластны даже Боги. Как же тогда человек может вырваться из оков этого неумолимого космического закона? Будда отвечает вроде бы даже наивно: надо, чтобы «прекратилось незнание среди полного уничтожения желания». Оказывается, магический кристалл и ключ к искуплению — это знание вкупе с прекращением желания. Но какое знание? То, которое, во-первых, разрушает видимость, обман и, во-вторых, сообщает четыре священные истины о страдании, провозглашенные Буддой. В тексте «Совершенство знания», который почитается как святыня, Будда говорит одному из своих учеников Сарипутре: «Вещи существуют, Сарипутра, только так, что они не существуют. И так как они не существуют, называют их avidya («незнание»), то есть несуществующим или незнанием. Этого твердо держатся обыкновенные и невежественные, неосведомленные в этом люди. Они представляют себе существующими все вещи, из которых в действительности ни одна не существует… Природа обмана есть то, что делает существа тем, чем они являются. Она подобна… искусному волшебнику или ученику волшебника, который на перекрестке, где сходятся четыре большие улицы, показывает толпу людей и, показав их, заставляет их снова исчезнуть».
«Страдания не признать, друг, — разъясняет уже другим ученикам Сарипутра, — происхождения страдания не признать, прекращения страдания не признать, пути к прекращению страдания не признать: вот что, друг, называется незнанием». «Не видя четырех священных истин гак, каковы они сушь, блуждал я по далекой дороге от одного рождения к другому. Теперь я увидел их; уничтожена проводница зарождения. Разрушен корень страдания; отныне нет возрождения».
Не наивно ли это, скажет религиозный человек: только Бог может нарушить космические законы. Да, подтвердит атеист, космические законы не может нарушить никто. Никакое знание, никакая мудрость, скажут они в согласии, не в силах вырвать человека из сансары и страданий, обусловленных космическими законами. В ответ на это Будда мог бы сказать им: «Непросвещенные, разве вы не знаете, что существует не одно бытие, а по меньшей мере четыре: обусловленное чистой формой (творением), нечистой формой, индифферентной формой и знанием, когда прекращается страдание».
«Если подверженное незнанию существо, — указывает Будда, — образует в себе форму, направленную на чистое, его распознавание достигает чистого бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на нечистое, его распознавание достигает нечистою бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на индифферентное, его распознавание достигает индифферентного бытия. Но если монах покинул незнание и достиг знания, он благодаря своему освобождению от незнания и приобретению знания не образует ни формы, направленной на чистое, ни на нечистое, ни на индифферентное; уничтожено для пего возрождение, достигнут святой подвиг, исполнен долг; не возвратится он к этому миру; это чувствует он».
«Разве вы не знаете, — мог бы продолжить Будда, — что Просвещенный творит бытие, что Знание творит бытие». И он был бы прав, поскольку воспроизводил традицию Брахмана-Атмана, слово и знание которого творит бытие. Вспомним древние изречения: «Атман есть все… Атман есть весь этот мир… Брама есть право… Брама есть опора этой вселенной… Брама есть слово, истина во слове есть Брама».
Уяснение знания и отказ от желаний — дело очень непростое. На пути к искуплению стоят как собственная природа человека, для которого «желания желанны», так и злой бог Мара, искушающий путника, сбивающий его с правильного пути. «Также, ученики, — говорил Будда, — подстерегает вас Мара Злой всегда и постоянно и думает: «Я войду в них через двери их глаз или я войду в них через двери их ушей, или их носов, их языков, их тел, их мыслей». Поэтому, ученики, охраняйте двери ваших чувств. Тогда Мара Злой оставит их и удалится от вас, потому что не найдет к вам входа, как шакал должен был удалиться от черепахи».
Чтобы преодолеть оба эти препятствия, Будда и его ученики обращаются за помощью к Йоге. Ольденберг точно описывает суть этой техники, используемой в буддизме.
«Предварительною, ведущею к победе ступенью считает буддизм постоянное упражнение в представляющих общее достояние всей индийской религиозной жизни упражнениях внутреннего погружения, в которых благочестивый человек отвращается от внешнего мира с его пестрым разнообразием форм, чтобы в тишине собственного «Я» вдали от скорби и радости предвоспринимать прекращение тленности. То, чем является для других религий молитва, представляет для буддизма благочестивое самопогружение:
Отчасти, очевидно, шла речь о простом упражнении в интенсивнейшей, свободной от патологических элементов концентрации представлений и чувствования. Уже выше мы коснулись погружения в настроение дружества по отношению ко всем существам, которое возбуждали в себе, неподвижно сидя в лесу, и которому приписывали магическую силу, укрощающую всякую злобу в людях и зверях. Другого рода погружение было погружение в «нечистоту»: чтобы проникнуться мыслью о тленности и нечистоте всякого телесного существования, помещались на кладбище и, оставаясь подолгу здесь, сосредотачивали внимание на трупах и скелетах в различных стадиях гниения и разложения, и думали при этом: «Поистине и мое тело имеет такую природу и стремится к этой цели; оно не свободно от этого».
Большее значение для духовной жизни учеников Будды, чем подобного рода явления, имеют «четыре ступени самопогружения». Мы имеем право признать в них состояние экстаза, встречающегося нередко и на почве западной религиозной жизни. Но только организм индуса расположен к нему в гораздо большей степени, чем организм западного человека. Это — долго длящееся состояние отрешения от всего земного, во время которого чувствительность к внешним влияниям уничтожается или сводится к минимуму, а душа парит в небесном блаженстве. В тихой комнате, еще чаще — в лесу садились на землю «со скрещенными ногами, выпрямив тело, лицо окружив бодрственными помышлениями». Таким образом долгое время пребывали в совершенной неподвижности и освобождались по порядку от «похоти и злых раздражений», «обсуждения и взвешивания», «радостного возбуждения». Наконец, должно было прекращаться и дыхание, т. е. в действительности, разумеется, сводиться до степени неощущаемого. Тогда становился дух «собранным, просветленным, очищенным от грязи, освобожденным от всего пагубного, гибким и искусным, крепким и непоколебимым». Приходило радостное сознание восхищения из глубин горестного существования в светлые свободные сферы. В этом состоянии пробуждалось чувство прозорливого познания хода мирового процесса. Как христианская мечтательность в моменты экстаза раскрывала для себя тайны мироздания, так и здесь думали увидеть прошлое собственного «Я» в бесчисленных периодах переселения душ. Думали узнать о шествующих через вселенную существах — как они умирают и вновь возрождаются. Стремились проникать в чужие мысли. Этому состоянию самопогружения приписывалось также обладание чудесными силами, способностью исчезать и появляться вновь, способностью раздроблять собственное «Я».