Уже 4 июня Долгоруков в публикуемом нами письме сообщал Валуеву:
"Только вечером, вернувшись от императора, я получил вашу вчерашнюю записку, дорогой Петр Александрович. Я увижу его только в Петербурге между 11 и 12. Но аресты могут производиться, если они признаны необходимыми, без всяких колебаний и если у нас будет место для задержанных. Во всяком случае я уполномочен сегодня же посовещаться с вами, Паниным, Горчаковым и другими"[88].
Хотя аресты и допросы не дали никаких доказательств виновности левых, правительство не считало нужным опровергнуть ложные слухи. Наоборот, оно старалось подтвердить клевету. Особенно резко это выявилось в отношении обвиненных студентов.
С. А. Рейсер в статье "Петербургские пожары 1862 года" привел не известную ранее переписку министра народного просвещения Головнина с Валуевым от 30-31 мая 1862 г., в которой Головнин ставил перед Валуевым вопрос об опубликовании правительством заявления о том, что "в числе заподозренных в поджогах нет студентов" и что "обвинение, которое распускается против них в поджоге, несправедливо". Валуев ответил отказом[89].
В настоящее время мы имеем возможность познакомить читателя с этой перепиской несколько шире.
Головнин поднял этот вопрос в своем всеподданнейшем докладе 30 мая:
"…В городе весьма распространился слух между народом, будто бы главные виновники в поджогах здешние студенты, и положение молодых людей даже сделалось опасным".
Головнин одновременно ставит царя в известность, что "Общество для пособия бедным учащимся решилось приобрести на 2500 р. статского платья, чтоб раздать неимущим студентам, которые кроме старых форменных сюртуков и мундиров, не имеют другой одежды", и тем предохранить студентов от возможных последствий народного гнева[90].
Ответ Валуева уже известен. Остальные три ответа по существу совпали с ответом Валуева.
Резолюция царя гласила:
"Распоряжение одобряю. Вот последствие безрассудного поведения нашей университетской молодежи".
Таким образом, царь ответил лишь на один вопрос и умолчал о другом, основном. На официальную защиту студенчества и он не согласился и даже косвенно возложил на него вину. Ответ Долгорукова был схож с валуевским. Это был отказ с еще более циничной формулировкой.
Долгоруков писал:
"…С тех пор как здешний университет закрыт, студентов нет, и если бывшие студенты будут одеваться, как прочие граждане, то между ними и сими последними разница исчезнет, а вместе с тем они освободятся и от опасности, которой теперь подвергаются. Кроме того подозрение в поджигательстве распространяется на лица всех сословий, смотря по свойству людей, которых подозревают…"[91]
Несколько иначе преподнес свой отказ петербургский генерал-губернатор А. А. Суворов. "Отвечайте студентам", — писал он Головнину. — Sic transit gloria mundi[92] 1861 г. — вся публика была на их стороне. 1862 г. — совершенный контраст и без пожаров. Напрасно некоторые думали, что пьедестал, который им возведен был неосторожно, не разрушится, виноваты некоторые, терпят все, я говорю здесь о студентах. Нельзя сравнить их с медиками в холеру[93]. Публиковать невозможно. Кружки не чужды пожарам, а в кружках есть и студенты…[94]"
Итак, четыре отказа, и все они свидетельствуют о том, что не в интересах правительства было пойти на официальную реабилитацию студенчества. Лишь позднее, когда появились требования опубликовать результаты следствия, а сделать это не было возможности, поскольку в руках правительства не было ни одного доказательства виновности обвиняемых, оно вынуждено было пойти на частичную, неофициальную реабилитацию. Эту роль взяли на себя, по выражению А. Н. Пыпина, те самые "мутные органы печати"[95], которые ранее способствовали распространению клеветы.
Так поступила "Северная пчела", которая постепенно начинает отходить от высказанного ею 30 мая. Уже в № 151 она пишет: "Здравый ум публики, растерявшейся в первые минуты испуга, уже начинает видеть, до какой степени преувеличены прежние слухи", на что получает резкую отповедь от "Искры": "Кто растеривается во время народных бедствий, тому вовсе не следует выходить на общественную арену, а следует сидеть за печкой, дома"[96].
Несколько позднее ту же позицию займет и "Наше время". Поворот этой газеты особенно любопытен. В № 122, 9 июня, и № 127, 15 июня, помещены описания петербургских пожаров в виде писем "К редактору газеты", подписанных буквой X.
9 июня X. писал: