балканской войне. Молодежь отвергала его проповедь "союза царя с народом
своим".
Вспоминая Пушкинскую речь писателя, Е. Леткова не умалчивает, что
призывы к смирению, скептическое отношение к "гордым" героям - скитальцам и
отрицателям - вызывали у молодежи дух протеста "Я слушала и злилась. Ирония, с какой Достоевский говорил об Алеко, мучила: левая молодежь "встала на дыбы"
от слов Достоевского". "Время было боевое, и молодежь была беспощадна".
Воспоминания Летковой показывают, с каким ожесточением кипела
идейная борьба, сталкивались страсти при обсуждении романов Достоевского, публицистических статей, "Дневника писателя".
Встретила осуждение и поддержка Достоевским православной церкви,
скомпрометировавшей себя прислужничеством самодержавию.
Достоевский писал о монастыре - как оплоте спасения, убежище от
неправды века, а И. Е. Репин возмущался - "И что за симпатии к монастырям".
Репин писал тогда свою картину "Крестный ход в Курской губернии". Церковь
изображалась им как орудие подавления мысли, с церковью было связано
духовное и социальное рабство, темнота и униженность народа - это было прямо
противоположно тому, что писал Достоевский. Л. Толстой говорил в 1883 году
Русанову о Достоевском последних лет его жизни: "У него какое-то странное
смешение высокого христианского учения с проповедованием войны и
преклонением пред государством, правительством и попами" {"Лев Толстой об
искусстве и литературе", М. 1958, т. 2, стр. 105.}.
Но было бы неправильно рассматривать Достоевского этих лет только как
литературного выразителя реакционных идей. В одном из писем Победоносцеву
Достоевский делится наблюдениями своем литературном положении: "Человек, пишущий зауряд против европейских начал, компрометировавший себя навеки
"Бесами", то есть ретроградством и обскурантизмом - как этот человек <...> все-
21
таки признан молодежью нашей, вот этой расшатанной нигилятиной и проч.?"
{Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, М. 1959, стр. 109.}
Русское общество проявило глубокую объективность и справедливость в
отношении к Достоевскому. Передовые умы не могли отдать реакции великого
писателя, они видели, что в его произведениях заключены такие мысли и страсти, которые не могут согласовываться с мертвящей "победоносцевщиной".
Есть интересные воспоминания о Достоевском журналиста и литератора
Е. Н. Опочинина, относящиеся к 1879-1880 годам. Опочинин рассказывает, в
частности, о своей беседе со священником отцом Алексием, ретроградом,
деятельным служителем православия.
Алексий, как он предстает в записках Опочинина, - своеобразная
личность. Он собирался в Китай, чтобы проповедовать там Евангелие и обращать
китайцев в православие. Готовясь к поездке, он написал довольно много икон, на
которых распространенное в Китае изображение младенца Будды сближалось с
младенцем Христом.
- А не будет это как бы обманом? - спросил автор воспоминаний.
"- Нет, - говорит. - Какой же тут может быть обман?
Однако вздохнул и тихо вымолвил:
- Для истины, для ее проповедания - всякие пути дозволены".
Опочинин подумал, что, вероятно, отец Алексий признал бы
"дозволительными" и костры и пытки, практиковавшиеся прежде для
проповедования и утверждения "истины".
Этот священник высказал молодому литератору свое мнение о
Достоевском, которым раньше увлекался, чуть не мудрецом считал, а потом стал
осуждать с изуверской категоричностью:
"Вредный это писатель! Тем вредный, что в произведениях своих
прельстительность жизни возвеличивает и к ней, к жизни-то, старается всех
привлечь. Это учитель от жизни, от плоти, а не от Духа. От жизни же людей
отвращать надо, надо, чтоб они в ней постигали духовность, а не погрязали по
уши в ее прелестях. А у него, заметьте, всякие там Аглаи и Анастасии
Филипповны... И когда он говорит о них, у него восторг какой-то чувствуется...
Одно могу сказать: у писателя этого глубокое познание жизни чувствуется, особенно в темнейших ее сторонах. В "Бесах", например, возьмите хотя бы
Ставрогина. Ведь это какой-то походячий блуд (я тут же решил непременно
передать это определение Федору Михайловичу). И хуже всего то, что читатель
при всем том видит, что автор человек якобы верующий, даже христианин. В
действительности же он вовсе не христианин, и все его углубления (sic!) суть
одна лишь маска, скрывающая скептицизм и неверие".
Эта оценка со стороны ханжи и изувера, готового даже Достоевского
предать анафеме, по-своему поучительна. Но в чем-то отца Алексия не обмануло