идущего с палочкой дедушку, то поднимем такой крик, что хоть образа выноси из
дома!.. Но вот он входит в переднюю, тихонько раздевается... Маменька встречает
его, и он, перецеловав всех нас, оделяет нас гостинцами; а потом садится в
гостиной и ведет разговоры с маменькой. Он постоянно носил коричневый
сюртук (и другого костюма его я не помню), в петличке которого висела медалька
на аннинской ленте, с надписью: "Не нам, не нам, а имени твоему". Это все, что
осталось у него после 1812 года!!! Через несколько времени возвращается с
практики папенька, любовно и радушно здоровается с тестем, и мы садимся за
обед, который в этот день у нас всегда бывал несколько изысканнее, хотя, впрочем, к слову сказать, обеды у нас всегда были сытными и вкусными. После
обеда дедушка, посидев недолго, собирался домой и уходил, и мы не видели его
до следующего четверга. Я не помню никогда, чтобы дедушка бывал у нас вместе
с женой своей Ольгой Яковлевной. Вероятно, он чувствовал, что маменька не
34
слишком-то была расположена к своей мачехе, а может быть, и потому, чтобы
предоставить себе возможность поговорить с глазу на глаз со своей дочерью...
Таковые посещения деда продолжались аккуратно до начала 1832 года, когда он
слег в постель. Он долгое уже время страдал грудною водянкой и в начале 1832
года скончался, <...>
Про второго из родственников я сообщу об дяде Михаиле Федоровиче
Нечаеве. Он был одним годом моложе моей маменьки, следовательно, вероятно, родился в 1801 или в 1802 году. Маменька рассказывала, что они в детстве с
братом были очень дружны. Эта дружба сохранилась и впоследствии. Он
приходил к нам постоянно по воскресеньям, потому что в будние дни был занят, служа главным приказчиком в одном богатом суконном магазине и получая очень
хорошее содержание. Его приход тоже был радостен для нас, детей, и большею
частию сопровождался всегда маленьким домашним концертом. Дело в том, что
маменька порядочно играла на гитаре, дядя же Михаил Федорович играл на
гитаре артистически, и одна из его гитар всегда находилась у нас. И вот, бывало, после обеда маменька брала свою гитару, а дядя - свою, и начиналась игра.
Сперва разыгрывались серьезные вещи по нотам, впоследствии переходили на
заунывные мелодии, а в конце концов игрались веселые песни, причем дядя
иногда подтягивал голосом... И было весело, и очень весело. Папенька тоже
всегда очень был радушен с дядей, хотя и негодовал на него, в особенности в
последнее время, за то, что дядя стал покучивать и много пить, в чем, кажется, и
выговаривал ему неоднократно!.. Но все это было ничего, и дядя всегда был
нашим дорогим гостем! Как вдруг случился казус, вследствие которого дядя вовсе
перестал бывать у нас. Казусу этому я частию был сам свидетелем, а частию в
подробностях слышал, когда был уже взрослым, от тетушки Александры
Федоровны. Вот в чем было дело. У нас жила горничная Вера, о которой я уже
упоминал выше; она была очень красивая и нестарая девушка, и дядя Михаил
Федорович завел с нею шашни, а она, как оказалось, этому не противилась.
Маменька давно замечала что-то неладное и, наконец, была свидетельницею
передачи из рук в руки записки. Маменька вырвала от Веры записку, в которой
назначалось свидание... Родители пригласили дядю в гостиную, а я остался в зале.
В гостиной, по словам тетушки, произошло следующее: маменька стала
выговаривать брату, что он решился в семейном доме своей сестры делать
скандал с ее прислугой, и проч., и проч.; а дядя, долго не рассуждая, обозвал ее
дурой. За это разгоряченный отец ударил дядю, кажется, по лицу. Растворилась
дверь гостиной, и дядя, весь красный и взволнованный, вышел из нашего дома; и
больше не появлялся в нем! Это было в 1834 году. Конечно, отец нехорошо
поступил, ударив дядю; он должен был помнить, что сказал дерзость его жене не
кто иной, как ее родной брат. Но дело было сделано, и дядя у нас более не бывал!
<...> Конечно, горничная Вера была в тот же день рассчитана и от нас уволена.
Чтобы покончить рассказ о дяде, скажу здесь, что после похорон маменьки, когда
он бывал у нас на панихидах, я увидал дядю уже в 1838 году, когда он раза два
или три приезжал от тетки в пансион Чермака, чтобы взять меня на какой-нибудь
праздник. При этом замечу, что дядя жил тогда у дяди Александра Алексеевича, занимая одну комнатку в верхнем этаже дома, и что в этой же комнатке я имел
35
свой ночлег в редкие пребывания свои у тетки. Пагубную страсть свою к вину
дядя не только не оставил, но даже усиливал, от чего преждевременно и