скончался в рождественские праздники с 1838 на 1839 год, когда и я на
праздниках находился у дяди {4}. Похороны были довольно скромные, но из дома
дяди.
Изредка, раза два в месяц, скромная улица Божедомки оглашалась криком
форейтора: "Пади! Пади! Пади!.." - и в чистый двор Марьинской больницы
въезжала двуместная карета цугом в четыре лошади и с лакеем на запятках и
останавливалась около крыльца нашей квартиры: это приезжали 3) тетенька
Александра Федоровна и 4) бабенька Ольга Яковлевна. <...>
Тетенька Александра Федоровна Куманина была родною сестрою моей
маменьки и, родившись 15-го апреля 1796 года, была только четырьмя годами
старше моей маменьки. Она вышла замуж за Александра Алексеевича Куманина
15 мая 1813 года, то есть еще тогда, когда жива была ее мать, а моя бабушка, Варвара Михайловна Нечаева (которая, впрочем, умерла через несколько дней
после свадьбы тетушки, а именно 8-го июня 1813 года). Хотя я сказал, что
тетенька Александра Федоровна была только четырьмя годами старше маменьки, но должен прибавить, что моя маменька считала свою сестру более за мать, чем за
сестру, она любила и уважала ее донельзя и эту свою любовь умела вселить и во
всех нас. Тетенька Александра Федоровна была крестною матерью всех нас детей, без исключения. В детстве своем я любил бессознательно тетеньку, а
впоследствии, когда сделался взрослым, я благоговел перед этою личностию, удивлялся ее истинно великому практическому уму и уважал и любил ее, как
мать! <...> {5}
5) Дядя Александр Алексеевич Куманин, муж моей родной тетки
Александры Федоровны. Эту симпатичную, хотя и не совсем красивую, личность
я помню с самого раннего своего младенчества, когда он бывал у нас очень часто
совершенно по-родственному. Но вдруг посещения его прекратились! Дело в том, что по какому-то незначительному случаю мой отец и дядя наговорили друг другу
колкостей и окончательно разошлись. Первоначально, по рассказам маменьки и
тетки, они жили душа в душу. Папенька был домовым врачом семейств
Куманиных и Нечаевых, живших уже тогда в верхнем этаже куманинского дома.
При одной очень опасной болезни дяди сей последний ни к кому более не
обратился за советом, как к отцу, и папеньке удалось поставить его на ноги.
Братья Куманины (их было двое, Константин Алексеевич и Валентин Алексеевич, и оба, кстати сказать, были московскими городскими головами) и все остальные
родные покачивали головами по поводу такой доверчивости Александра
Алексеевича Куманина к своему свояку-доктору; но зато после того как отцу
удалось окончательно излечить очень серьезную болезнь дяди, папенька приобрел
большую практику у московского купечества и сделался домовым врачом у обоих
Куманиных. И после подобной приязни свояки совершенно разошлись! Оба они
были слишком горды и честолюбивы, и ни один из них не хотел сделать первого
шагу к примирению! Папенька перестал лечить в доме своего свояка Куманина, хотя и ездил по-прежнему наверх к Нечаевым, то есть к своему тестю. Так
продолжалось до начала 1832 года, то есть до смерти деда Федора Тимофеевича.
36
Он, бывши уже в агонии, увидев у своего одра обоих зятьев, соединил их руки и
просил исполнить его предсмертное желание - позабыть взаимные обиды и быть
по-прежнему в дружеских отношениях! Зятья обещались исполнить это желание и
пожали друг другу руки и поцеловались; тогда дедушка плюнул, велел одной из
дочерей растереть ногою этот плевок и сказал: "Пусть так же разотрется и
уничтожится ваша ничтожная вражда, как растерт и уничтожен этот плевок
вашего умирающего отца!" Причем обе жены примирившихся плакали навзрыд.
Этот эпизод был мною неоднократно слышан как от маменьки, так и от тетки...
Свояки примирились и по официальным дням бывали друг у друга, но прежней
дружбы и симпатии в их отношениях уже не существовало. Дядя начал часто
бывать у нас, но всегда как-то бывал по утрам, когда отец мой бывал в разъездах
по больным ("на практике", как мы говорили). Бывало, приедет или придет (чаще
приходил пешком) и усядется на диване, и на вопрос маменьки: "Чем угощать вас, братец?" - всегда говаривал: "Велите подать мне сахарной воды, сестрица!" И вот
подавали графин с водою, стакан и сахарницу, и он, положив в стакан три-четыре
куска сахару, наливал себе холодной воды, и когда сахар растаивал, то маленькою
ложечкою он выпивал весь стакан, которого ему ставало на час или на полтора.
Во время своего визита он не переставал разговаривать с маменькою очень