чтению. Конечно, я не помню, как учились азбуке старшие братья, и эти
воспоминания относятся ко мне лично. Но так как учительница была одна (наша
маменька) и даже руководство или азбука преемственно перешла от старших
братьев ко мне, то я имею основание предполагать, что и братья начинали учение
тем же способом. Первою книгою для чтения была у всех нас одна. Это
священная история Ветхого и Нового завета на русском языке (кажется,
переведенная с немецкого сочинения Гибнера). Она называлась, собственно: "Сто
четыре священных истории Ветхого и Нового завета". При ней было несколько
довольно плохих литографий с изображением сотворения мира, пребывания
Адама и Евы в раю, потопа и прочих главных священных фактов. Помню, как в
недавнее уже время, а именно в 70-х годах, я, разговаривая с братом Федором
Михайловичем про наше детство, упомянул об этой книге; и с каким он
восторгом объявил мне, что ему удалось разыскать этот же самый экземпляр
книги (то есть наш детский) и что он бережет его как святыню.
Я уже упомянул выше, что не мог быть свидетелем первоначального
обучения старших братьев азбуке. Как я начинаю себя помнить, я застал уже
братьев умевшими читать и писать и приготовляющимися к поступлению в
пансион. Домашнее их пребывание без выездов в пансион я помню
непродолжительное время - год, много полтора. В это время к нам ходили на дом
два учителя. Первый - это дьякон, преподававший закон божий. Дьякон этот чуть
51
ли не служил в Екатерининском институте; по крайней мере, наверное знаю, что
он там был учителем. К его приходу в зале всегда раскладывали ломберный стол, и мы, четверо детей, помещались за этим столом вместе с преподавателем.
Маменька всегда садилась сбоку, в стороне, занимаясь какой-нибудь работой.
Многих впоследствии имел я законоучителей, но такого, как отец дьякон, не
припомню. Он имел отличный дар слова и весь урок, продолжавшийся по-
старинному часа полтора-два, проводил в рассказах, или, как у нас говорилось, в
толковании Св. писания. Бывало, придет, употребит несколько минут на спрос
уроков и сейчас же приступит к рассказам. О потопе, о приключениях Иосифа, о
рождестве Христове он говорил особенно хорошо, так, что, бывало, и маменька, оставив свою работу, начинает не только слушать, но и глядеть на
воодушевляющегося преподавателя. Положительно могу сказать, что он своими
уроками и своими рассказами умилял наши детские сердца. Даже я, тогда
шестилетний мальчик, с удовольствием слушал эти рассказы, нисколько не
утомляясь их продолжительностью. Очень жалею я, что не помню ни имени, ни
фамилии этого почтенного преподавателя, мы просто звали его отцом дьяконом.
Несмотря на все это, уроки он требовал учить буквально по руководству, не
выпуская ни одного слова, то есть, как говорится, "вдолбежку", потому что тогда
при приемных экзаменах всюду это требовалось. Руководством же служили
известные "Начатки" митрополита Филарета, начинавшиеся так: "Един бог, во
святой троице поклоняемый, есть вечен, то есть не имеет ни начала, ни конца
своего бытия, но всегда был, есть и будет"... и т. д. Это скорее философское
сочинение, нежели руководство для детей. Но так как руководство это
обязательно было принято во всех учебных заведениях, то понятно, что и сам
отец дьякон придерживался ему.
Другой учитель, ходивший к нам в это время, был Николай Иванович
Сушард; он был преподавателем французского языка в Екатерининском
институте и ходил к нам давать уроки также французского языка. Он был
француз, но горячо желал сделаться чисто русским. Я помню рассказ папеньки, что в одно из посещений Екатерининского института императором Николаем
Николай Иванович Сушард просил у государя как милости позволения, вывернув
свою фамилию, прибавить к ней окончание "ов", что ему и было дозволено, вследствие чего он впоследствии и назывался Драшусов (Сушард-Драшус -
Драшусов). Так как я был в это время еще слишком мал для французского языка, то я ничего и не могу сказать про его преподавание, хотя я обязательно и должен
был садиться за тот же ломберный стол и сидеть смирно в продолжение всего
урока. Помню только, что приветствия отцу ко дню его именин всегда
составлялись Николаем Ивановичем и выучивались под его руководством.
Время для старших братьев начало уже подходить такое, что по возрасту
их пора уже было отдавать куда-либо в пансион с гимназическим курсом, и
одного чтения и письма, а равно закона божия и французского языка, было далеко