Отец наш был чрезвычайно внимателен в наблюдении за нравственностию
детей, и в особенности относительно старших братьев, когда они сделались уже
юношами. Я не помню ни одного случая, когда бы братья вышли куда-нибудь
одни: это считалось отцом за неприличное, между тем как к концу пребывания
братьев в родительском доме старшему было почти уже семнадцать, а брату
Федору почти шестнадцать. В пансион они всегда ездили на своих лошадях и
точно так же и возвращались. Родители наши были отнюдь не скупы - скорее
даже тороваты; но, вероятно, по тогдашним понятиям, считалось тоже за
неприличное, чтобы молодые люди имели свои, хотя маленькие, карманные
деньги. Я не помню, чтобы братья имели в своем распоряжении хотя несколько
мелких монет, и, вероятно, они ознакомились с деньгами только тогда, когда отец
оставил их в Петербурге.
Я упоминал выше, что отец не любил делать нравоучений и наставлений;
но у него была одна, как мне кажется теперь, слабая сторона. Он очень часто
повторял, что он человек бедный, что дети его, в особенности мальчики, должны
готовиться пробивать себе сами дорогу, что со смертию его они останутся
нищими и т. п. Все это рисовало мрачную картину! Я припоминаю еще и другие
слова отца, которые служили не нравоучением, а скорее остановкою и
предостережением. Я уже говорил неоднократно, что брат Федор был слишком
горяч, энергично отстаивал свои убеждения и вообще был довольно резок на
слова. При таких проявлениях со стороны брата папенька неоднократно
говаривал: "Эй, Федя, уймись, несдобровать тебе... быть тебе под красной
шапкой!" Привожу слова эти, вовсе не ставя их за пророческие, - пророчество
есть следствие предвидения, отец же никогда и предположить не хотел и не мог, чтобы дети его учинили что-нибудь худое, так как он был в детях своих уверен.
Привел же слова эти в удостоверение пылкости братнина характера во время его
юности. <...>
Осень 1836 года и зима 1837. Болезнь маменьки.
Смерть маменьки. Полный переворот в семействе.
Известие о смерти Пушкина и болезнь брата Федора
...С осени 1836 года в семействе нашем было очень печально. Маменька с
начала осени начала сильно хворать. Отец, как доктор, конечно, сознавал ее
болезнь, но, видимо, утешал себя надеждою на продление и поддержание ее.
Силы ее падали очень быстро, так что в скором времени она не могла расчесывать
своих очень густых и длинных волос. Эта процедура начала ее сильно утомлять, а
предоставить свою голову в чужие руки она считала неприличным, а потому и
57
решила остричь свои волосы почти под гребенку. Вспоминаю об этом
обстоятельстве потому, что оно сильно меня поразило. С начала нового 1837 года
состояние маменьки очень ухудшилось, она почти не вставала с постели, а с
февраля месяца и совершенно слегла в постель. В это время квартира наша
сделалась как бы открытым домом... постоянно у нас были посетители. С девяти
часов утра приходили доктора во главе с Александром Андреевичем Рихтером. Из
сочувствия к отцу, как к своему товарищу, они, навещая маменьку, каждый день
делали консилиум. Склянки с лекарствами и стаканы с различными извержениями
загромождали все окна и ежедневно убирались, сменяясь новыми. С полудня
приезжала тетенька Александра Федоровна (в эти разы, то есть в сильную болезнь
маменьки, она приезжала, впрочем, одна, без сопровождения бабушки) и
оставалась до вечера, а иногда и на ночь. Часов около четырех съезжались родные
и полуродные ежели не для свидания с маменькой - к ней посторонние не
допускались, - то для оказания сочувствия папеньке. Бывали Куманин Александр
Алексеевич, Шер, Неофитов, Маслович Настасья Андреевна и многие другие.
Вспоминаю, что посещения их не утешали, но только расстраивали папеньку, который, рассказывая каждому про течение болезни, только расстраивал себя.
Мне кажется, и сами визитеры очень хорошо это понимали, но все-таки ездили
для исполнения приличий и принятых обычаев. Вечером, часов в шесть, опять
появлялись доктора для вечерних совещаний. Это было самое горькое время в
детский период нашей жизни. И не мудрено! Мы готовились ежеминутно
потерять мать! Одним словом, в нашем семействе произошел полный переворот, заключенный кончиною маменьки! В конце февраля доктора заявили отцу, что их
старания тщетны и что скоро произойдет печальный исход. Отец был убит
окончательно! Помню ночь, предшествовавшую кончине маменьки, то есть с 26-
го на 27-е февраля. Маменька, вероятно перед смертною агонией, пришла в