Выбрать главу

боролся, а с несоответствием своих средств, даже не с действительными

потребностями, а нередко с психопатическими запросами его болезненной воли.

<...> Я жил в одном с ним лагере, в такой же полотняной палатке <...> и

обходился без своего чая <...>, без собственных сапогов, довольствуясь

казенными, и без сундука для книг, хотя я читал их не менее, чем Ф. М.

Достоевский. Стало быть, все это было не действительной потребностью, а

делалось просто для того, чтобы не отстать от других товарищей, у которых были

и свой чай, и свои сапоги, и свой сундук".

В этом психологическом состоянии будущего писателя, с его повышенной

чувствительностью и обостренным стремлением оградить себя от возможных

насмешек или просто косых взглядов, справедливо усматривали не только

личную болезненность, природную застенчивость, а стремление человека,

выросшего в мещанском окружении и попавшего в иную среду, преодолеть

социальную неуверенность {См. В. Кирпотин, Ф. М. Достоевский, М. 1960, стр.

17-22.}.

Настоящую нужду Достоевский узнал позднее, после смерти отца,

окончания Главного инженерного училища и решения выйти в отставку. Для него

это было нелегкое решение. Всей душой он был привязан к литературе. Обучение

в Инженерном училище, а потом служба в чертежном управлении тяготили его и

были источником постоянных жалоб. Бросить службу, уйти в отставку, не заняв

еще никакого места в литературном мире, без профессии, без средств - значило

проявить решимость и готовность к встрече с большими трудностями

неустроенной, необеспеченной жизни. К тому же и его родня, люди, которые хоть

немного поддерживали его, не одобряли такого "опрометчивого" шага.

6

Достоевский сделал выбор. Он часто сидел без рубля; из одной комнаты

"от жильцов" переезжал в другую; набирал денег взаймы, ставя себя в кабальную

зависимость от ростовщиков; когда же у него появлялись деньги, тратил их с

поразительной быстротой. Он хлебнул унизительной, полуголодной жизни того

бедного петербургского служилого люда, мещан, мелких чиновников, тех

обитателей углов и чердаков, которые затем и предстанут на страницах его

произведений. В словах Раскольникова: "Низкие потолки и тесные комнаты душу

и ум теснят" - чувствуется пережитое самим автором.

"У меня нет ни копейки на платье <...>. И меня пресерьезно стащат в

тюрьму (это ясно). Прекомическое обстоятельство <...> Главное, я буду без

платья. Хлестаков соглашается идти в тюрьму только благородным образом. Ну, а

если у меня штанов не будет, будет ли это благородным образом?.." - горько

шутит он в письме к брату. "Пишу из хлеба". "А не пристрою романа, так, может

быть, и в Неву. Что же делать?" {Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, M.-Л. 1928, стр.

73, 74, 75, 79.}

Но и в самом отчаянном положении у него не возникает мысли о том,

чтобы пойти служить, вести чиновничью или офицерскую жизнь. В

воспоминаниях доктора Ризенкампфа звучит осуждение Достоевского за его

непрактичность, нерасчетливость, доверчивость - эти качества действительно

были ему присущи, и все же главного педантичный и недалекий Ризенкампф не

понял: ценой необеспеченности, неустроенности Достоевский сохранял свою

независимость, необходимую для творчества и свободного общения с миром, который был нужен и интересен ему, писателю.

Достоевский увидел остроту социальных контрастов в этом мире - "со

всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами его, приютами

нищих или раззолоченными палатами" {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 156.}. Он познал недобрую силу обитателей раззолоченных

палат, гнетущую силу денег и власти, служащей деньгам. Позднее, на каторге, он

столкнулся с еще более страшным, бездонным морем страдания и бесправия. Но

он почувствовал не только угнетающую тяжесть жизни униженных и

оскорбленных, но и духовную силу простых, сердечных людей, которые и в

темных закоулках столичных трущоб, и за стенами "мертвого дома" сохранили и

разум, и отзывчивость, и веру в человека. Воспоминания о Достоевском, письма

писателя являются своеобразным комментарием к произведениям его, рисующим

трагедию "бедных", "маленьких" людей.

"Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и

в подвалах", - восклицал Белинский после "Бедных людей" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, т. IX, стр. 554.}. Но муза писателя умела и

ненавидеть: она ненавидела пошляков, стяжателей, карьеристов, холодных, расчетливых, себялюбивых людишек.