Надворный советник столь быстро, с кошачьей упругостью поднялся, что Дмитрий умолк на полуслове.
— Иди-ка, иди, — ласково, но твёрдо молвил пристав. — После про сердечные дела потолкуем. Дело у нас с Александр Григорьичем. Важнейшее и самое неотложное. Прощай.
И, чуть не подталкивая в спину, выпроводил растерявшегося родственника за порог.
— Какой вы! — вскричал Заметов, едва они остались одни. — Вы с самого начала всё правильно исчислили, только потом немножко сбились.
— Да-с, на всякого мудреца, — признал Порфирий Петрович. — А казалось бы, простейшая вещь. Не доверяйся словам других-с, проверь сам. Вчера ещё могли покончить! Но теперь закольцевалось, кончик к кончику сошлось.
— Значит, Раскольников, — безо всякой вопросительности в интонации сказал письмоводитель.
— Он-с. Необыкновенный человек со своею необыкновенной теорийкой о том, что ему, в отличие от всех нас, мелких тварей, всё на свете дозволено, ежели только он высшую цель имеет-с.
— А что у него за цель? Надворный советник развёл руками:
— Откуда ж мне знать? Нечто ужасно возвышенное и благородное-с, претендующее не менее как на осчастливливанье человечества. Что-нибудь настолько прекрасное, что ради этакой красоты вполне извинительно вредную вошь вроде какой-нибудь Алены Ивановны или Дарьи Францевны топором-с по макушке. Да, впрочем, я думаю, Родион Романович нам сам всё расскажет, и красноречивейшим образом.
— Арестовывать будем? Нынче же? — деловито спросил Александр Григорьевич, которому никогда ещё не доводилось участвовать в задержании настоящего убийцы.
Сморщив нос, пристав покачал головой:
— На основании чего-с? Улик как не было, так и нет, одни лишь совпадения. Человек он умный, его совпаденьями не собьёшь. — Тут Порфирий Петрович погрозил пальцем — неведомо кому, вроде как стене. — Но на свободе гулять я ему более не дам-с.
— Как же тогда?
— Сегодня возьмём, беспременно сегодня. При полной доказательности и по всей форме, так что уж не отопрётся.
И пристав в немногих словах обрисовал письмоводителю свой план:
— Мы Родиона Романыча на месте нового преступления застигнем-с. Ещё не с окровавленными руками, но с орудием в руках, с тем самым-с топором. Вы спросите: откуда мы узнаем, кого, где и, главное, когда наш студент пожелает умертвить на сей раз? Ну, первый вопрос, насчёт кого, весьма прост. Петра Петровича Лужина, вреднейшую из всех населяющих вселенную вшей — именно таковым теперь должен считать жениха своей сестры Раскольников. Вот именно: здесь кроме общественной пользы, избавить человечество от подлеца, ещё и личный мотивец присутствует, а необыкновенные люди к своему личному интересу всегда очень не-равнодушны-с.
— Судя по рассказу Дмитрия Прокофьевича, Раскольников что-то в этом роде даже вслух сказал, — припомнил Александр Григорьевич. — Что хотел не то Лужина на коленях за Мармеладову просить, не то убить на месте. Теперь-то, надо думать, первое желание у него пропало, зато второе изрядно усилилось. Да только как же мы с вами узнаем, где и когда студент это исполнит?
— Даже и голову ломать не станем-с. — Порфирий Петрович вкусно улыбнулся. — Всё сами устроим-с, Родион Романычу останется лишь придти на готовенькое. Посудите сами. Гнуснейший Пётр Петрович заперся в дальних комнатах квартиры и оттуда нипочём не выйдет, пока все гости окончательно не упьются и не повалятся замертво. Тогда уж он непременно, прихватив саквояж, чемодан, портплед — уж, право не знаю, с какой поклажею этот господин путешествует — прокрадётся к лестнице и отряхнёт прах сего места с ног своих.
— Обязательно так и будет, но откуда Раскольников узнает, в каком часу это случится? Гости там, может, до утра пьянствовать станут. На поминках водка кончится — ещё купят, уж на свои, и принесут. Что ж, студенту до рассвета с топором на лестнице торчать?
На это отчасти остроумное замечание надворный советник заливисто расхохотался — его настроение, по-видимому, с каждою минутой делалось всё лучше и лучше.
— Верно-с. Наш с вами фигурант нетерпелив, и ждать часами на лестнице не захочет. Тем более что увидеть могут. Весь мой главный расчёт именно на раскольниковском нетерпении и построен-с. Вы поглядите на прежние убийства — он всегда на расправу скор. И тут ждать не захочет-с. А ему и не придётся.
Пристав снова закис со смеху. Поневоле улыбаясь, Заметов ждал, когда объяснится причина такого веселья.
— Порфирий Петрович, но не может же он убить Лужина при всех? Даже если отлучится и подкрадётся, то, во-первых, припомнят потом отлучку-то; во-вторых, Лужин никому не откроет; а, в-третьих, не с топором же он на поминки пришёл?
— Мы с вами поможем Раскольникову от свидетелей избавится. — Надворный советник больше не смеялся. — А уж он своего не упустит. Гости, поди, сейчас все перепились. Шумят, скандалят, кто-то даже и подрался. Вдовица, насколько мы слышали, тоже-с дамочка с характером. Не будет ведь ничего удивительного, если на квартиру заявится полиция, предположим, вызванная жильцами другой квартиры?
— Не будет.
— Явится полиция и всех буянов заберёт в квартал, до утреннего разбирательства.
— Всех? — удивился Заметов.
— Кроме Раскольникова. Ему дадут уйти. Как — после объясню-с, вы пока не перебивайте. Пётр Петрович, сидя в своей крепости, про сие событие даже не узнает-с. Возможно, удивится, что шум стих, однако на вылазку решится ещё очень нескоро-с. Вполне достанет времени студенту за топором сбегать и вернуться, ведь недалеко-с.
— А мы с вами в засаде сядем, и когда он станет к Лужину в дверь ломиться, подскочим сзади да как схватим голубчика за шиворот! — воскликнул враз понявший всё Александр Григорьевич. — Ах, Порфирий Петрович, чудо что за план!
11. ФИНАЛЬНЫЙ МАТЧ
Как, это ещё не конец?
Фандорин чуть не застонал.
Он полез в папку, надеясь, что вытащил не все листки — но увы.
Очередной фрагмент опять оказался не последним! В письме Федора Михайловича издателю говорилось, что повесть закончена и недописанной осталась только одна страница, но здесь-то явно отсутствовала вся развязка.
Проклятый Морозов, опять надул…
В эту кислую минуту ему и позвонил (или, как говорят на новорусском наречии, отзвонил) Аркадий Сергеевич.