Когда же на стук Заметова, дверь открылась и молодой человек скрылся в девятом, щёголь с тростью вдруг обернулся и вернулся к себе, причём отчего-то ступал не на каблук, а исключительно на носки, то есть явно не хотел производить ни малейшего шума.
Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень ещё густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была ещё светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно-пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет.
Оказавшись у себя, он стал двигаться ещё бесшумней. Прошёл через комнату, из которой выходы вели в обе стороны, попал в другую, оканчивавшуюся наглухо запертой дверью. Как уже было сказано, когда-то ранее все это была одна огромная квартира, заключавшая собою длинную анфиладу, но позднее апартаменты превратились в череду квартирок, отгородившихся одна от другой.
Позади запертой двери находился девятый нумер, куда только что вошёл Александр Григорьевич.
Предосторожности, предпринятые барственным незнакомцем, отчасти объяснились, когда он уселся перед самою дверью на удобный мягкий стульчик. Отсюда был отлично слышен каждый звук, доносившийся из-за створок. А несколько времени спустя, неделикатный господин осторожно вынул из замочной скважины восковую затычку, и оказалось, что через дверь можно не только подслушивать, но и подсматривать.
Производя манипуляцию с затычкой, подглядывающий слишком перегнулся на своём стуле, отчего довольно явственно скрипнули половицы. Но ни Заметов, обрадованный тем, что застал Мармеладову дома, ни обитательница комнаты, оробевшая незваного гостя, этого шума не услышали.
Соня оказалась худенькой, но довольно хорошенькой блондинкой, с замечательными голубыми глазами и остреньким треугольным личиком, по детскому выражению которого ей едва ли можно было дать и шестнадцати лет. Одета она была во все чёрное, как девушки её рода занятий не наряжаются.
Ну да, она же монашкой представляется, подумал Александр Григорьевич — и, как тут же выяснилось, ошибся.
Когда он довольно строго сказал: «Я из полицейской конторы, мы вас давно разыскиваем. Где изволили пропадать?», Мармеладова, всхлипнув, ответила:
— У батюшки, на Садовой. Его позавчера карета сбила.
— Ваш отец ведь титулярный советник? — блеснул осведомлённостью Заметов.
— Был, — тихо проговорила она, смахнув слезы. — Выгнали его, потому что пил сильно.
— Понятно. И что же, сильно он убился, от кареты-то?
— В ночь умер, — ещё ниже опустила голову девушка и опять заплакала. — А дома ни копейки… Жена его, моя мачеха Катерина Ивановна, не в себе. То кричит, то хохочет. Деточки сами не свои от страха. Там ведь трое: девяти лет, семи и шести. На кровати покойник. Хоронить не на что…
Александр Григорьевич тоже заморгал глазами и уж не смог далее выдерживать официальный тон.
— Так как же вы? — участливо спросил он, попутно оглядывая комнату.
Это было до чрезвычайности убогое помещеньице, главным предметом в котором являлась кровать с железными шарами, а единственным украшением картинка над кроватью, явно вырезанная из иллюстрированного журнала. Очевидно, гравюрка эта с изображением каких-то танцующих француженок, должна была придавать ложу продажной любви вид лихости и легкомыслия, но справлялась с этою задачей не вполне успешно.
— Господь помог, — ответила Мармеладова и вдруг подняла на письмоводителя глаза, уже не заплаканные, а ярко, по-особенному засветившиеся. — Человек один, который вместе с другими батюшку принёс, из-под кареты, мачехе денег дал. Все, какие у него были, хотя сам очень бедный. На гроб хватило, самый простой. На отпевание. И ещё Катерина Ивановна даже поминки затеяла. Они нынче вечером будут, а я ей помогала… Только сейчас вернулась.
Здесь письмоводитель вспомнил о цели своего прихода и приступил к собственно допросу.
— Известно ль вам, что …покровительница ваша, — это слово Заметов подобрал не сразу, — госпожа Зигель вчера убита у себя на квартире?
— Слышала, — тихонько ответила Соня. — Упокой Боже её душу…
— Для вас это, я полагаю, облегчение. Теперь вы свободны, — произнёс он ещё по дороге заготовленную фразу, да так и впился глазами в личико Мармеладовой.
Та лишь вздохнула.
— Какая уж тут свобода, сударь. Больная мачеха и трое детишек. Их пропитать надо, одеть-обуть, за комнату ихнюю давно не плачено, хозяйка ругается… Нет уж, судьбы не избегнешь. Кем была, тем и буду. Мне уж госпожа Ресслих, чья квартира, — Соня неопределённо качнула головой в сторону запертой двери, — предлагала… Она, как и Дарья Францевна, девушек держит. Видно, надо соглашаться…
Дверь, на которую она указывала, чуть скрипнула.
— Сквозняки здесь. — Мармеладова зябко повела плечиками, хотя, на взгляд Заметова, в комнате было довольно душно. — Не привыкну никак.
— Хм, — откашлялся Александр Григорьевич, чувствуя, что ему перестаёт нравиться роль сыщика, но тем не менее пытаясь взять бодрый тон. — Однако ж не всё в жизни так ужасно. У вас, наверное, имеется какой-нибудь друг, который хотя бы отчасти скрашивает неудовольствия, сопряжённые, то есть проистекающие…
Запутавшись в оборотах и смутившись, он сбился, не договорил.
— Нет у меня никого. Да и кто к такой в друзья пойдёт, посудите сами, — спокойно возразила Соня.
Заметов сконфуженно пятился к выходу.
— Ну, хорошо… Ваши ответы полностию удовлетворительны, — бормотал он. — Более не обеспокою. А по поводу вашего батюшки примите мои самые искренние… Быть может, я со своей стороны могу чем-нибудь…
— Благодарю. — Соня провожала его до двери. — Теперь всё устроилось. Да и Родион Романыч обещал прийти…
— К-кто?
Заметов так и обмер.
Сзади снова раздался скрип, и девушка на секунду обернулась.
— Сквозит. — Тень извиняющейся улыбки мелькнула по бледному лицу. — Родион Романович Раскольников — это человек, который нам помог. Я вам рассказывала. Он студент, впроголодь живёт, а все свои деньги нам отдал. Он очень благородный и очень-очень умный, — с внезапным жаром продолжила она. — Я давно… Я никогда таких не встречала. Я, кажется, сильно обременила его. Наговорила всякого, слезами своими расстроила. Стыдно. Но он ничего. И сегодня вечером беспременно обещался на поминках быть. Он не обманет, я знаю.