— Наговорили ему всякого? — медленно, пытаясь унять гонку мыслей, повторил Александр Григорьевич. — То есть, стало быть, про историю… — Он хотел сказать «падения вашего», но посовестился. — Про жизненную историю вашу тоже?
Она поняла и опустила голову.
— Да, всё ему рассказала. Сама не знаю, что на меня нашло.
— А…
«А он что?» — захотелось теперь спросить Заметову, однако делать этого, пожалуй, не следовало. Порфирии Петрович нипочём бы не выдал своего сугубого интереса к личности подозреваемого.
— Ну-ну, — с видимым равнодушием протянул письмоводитель, хотя сердце у него в груди так и попрыгивало. — Пойду. Пора-с.
Проводив посетителя, Мармеладова вернулась в комнату совсем ненадолго. Собрала в узелок какие-то мелочи, трижды перекрестилась на икону, висевшую в самом дальнем от кровати углу, и тоже вышла.
Лишь теперь человек, который все это время не отрывался от замочной скважины и дважды, от чрезмерной увлечённости, произвёл невольный шум, принятый простодушной Монашкой за сквозняк, оставил своё нескромное занятие.
Любопытно, что в самом начале объяснения Заметова с гулящей господин был куда менее сосредоточен, даже достал из кармана плоскую фляжку с ромом и раз-другой к ней приложился. По лицу его при этом гуляло довольно странное выражение, соединявшее в себе глумливость и жадное ожидание. Однако, когда речь зашла об убийстве, облик соглядатая переменился — сделался серьёзен и внимателен. Во второй раз перемена в этом лице произошла при упоминании имени «Родион Романович». Здесь уж господин прямо вздрогнул и прижался к скважине ещё плотнее.
Как раз в эту минуту из противоположной двери появилась дама средних лет, довольно недурной наружности, которую портили лишь жёсткие складки у губ. Увидя, каким делом занят белокурый господин, она беззвучно рассмеялась, подошла на цыпочках и погладила его по волосам, но тот досадливо отодвинулся и махнул: «уйди, уйди!». Женщина нисколько не обиделась. Прикрыв рот, чтоб не засмеяться в голос, она отошла в угол, села на диванчик и уже оттуда весело наблюдала за некрасивым времяпрепровождением своего приятеля.
Наконец он отодвинулся от скважины и посмотрел в сторону задумчиво прищуренным взглядом.
— Как вам моя крайняя комнатка? Хороша? — фыркнула дама. — Нарочно сдаю гулящей — полакомить близких друзей видом рублёвого разврата. Это, знаете, барчукам для пробуждения аппетиту показывают, как крестьянские дети уплетают кашу с молоком… Да что это вы постником глядите, Аркадий Иванович, не распотешила вас моя Монашка?
— Отчего же, Гертруда Карловна, даже очень распотешила, — нараспев проговорил мужчина. — Под большим пребываю впечатлением.
Гертруда Карловна (это была мадам Ресслих, хозяйка квартиры и всего этажа) присвистнула, что вышло у ней очень ловко.
— Значит, не зря я к девчонке подбираюсь. Есть в ней что-то этакое, у меня на подобные вещи нюх. Самого Свидригайлова впечатлить!
Свидригайлов (ибо такова, выходит, была фамилия белокурого господина) поглядел на Гертруду Карловну весьма внимательно и ответил несколько невпопад:
— Именно что нюх. Затем у вас и остановился. Госпожа Ресслих оживилась:
— Что девочка-невеста? Понравилась? Не зря из деревни приехали?
— Хороша, — сдержанно ответил Аркадий Иванович. — Папенька с маменькой только очень уж противные.
— Зато вам не будет от них никакой докуки, за это ручаюсь. — Хозяйка подошла, присела к Свидригайлову на колени. — А вы помните уговор. Как наиграетесь с жёнушкой и прискучите её невинными прелестями, она моя. Ведь это я вам её приискала.
— Не беспокойтесь. — Господин зевнул, отворачивая щеку от поцелуя. — Сочтёмся. Пойду, однако, прогуляюсь. Да и дельце есть.
Глава одиннадцатая
ГОСПОДИН СВИДРИГДЙЛОВ
«Дельце» привело Аркадия Ивановича на Вознесенский проспект к некоему дому довольно уродливого вида. Повернув с улицы в тёмную подворотню, Свидригайлов заглянул во двор, однако не прошёл к подъездам, а остался в полумраке. Прохаживался там взад-вперёд, постукивая по мостовой своей тростью. Трость была дорогая, красного дерева с бронзовым набалдашником в виде сфинкса, восседающего на пьедестале.
Всякий раз, когда в подворотню кто-то входил, Аркадий Иванович брал в сторону и совершенно сливался со стеной, так что делался почти невидим.
Странное его ожидание (а судя по некоторым признакам нетерпения это было именно ожидание) продолжалось довольно долго, но в конце концов окончилось, и окончилось вот чем.
Один из прохожих, которые проследовали с улицы во двор, высокий и широкоплечий молодой мужчина, ничем не заинтересовавший Свидригайлова, через короткое время появился вновь и направился уже в обратную сторону, причём не один, а сопровождаемый барышней в скромном, но очень идущем к ней платье.
Завидев барышню, Аркадий Иванович так вздрогнул, что стало ясно — её-то он тут и поджидал. Но объявлять о себе и не подумал, нырнул в проем, что вёл в дворницкую, и затаился там.
Двое, разговаривая, проходили мимо.
— …Я так вам благодарна, Дмитрий Прокофьевич, что не оставляете Родю. Просто не знаю, что бы мы без вас делали, — говорила барышня. — Он сделался несносен. Верите ли, вчера, когда он пошёл меня провожать…
Они свернули на улицу, и продолжения спрятавшийся помещик не услышал.
Он выждал несколько мгновений и отправился следом за парочкой. Та двинулась по проспекту в сторону Садовой, потом повернула к Юсуповскому саду. Барышня всё что-то говорила, мужчина очень внимательно слушал. При переходе через улицу он предложил девушке локоть, и она опёрлась об его руку, да так и не убрала, даже когда проезжая часть уже осталась позади.
Лоб Свидригайлова нахмурился, он ускорил шаги и очень скоро оказался прямо за спиной у тех двоих. Он, впрочем, кажется, понял, что может особенно не осторожничать — мужчина и девушка были слишком увлечены то ли беседою, то ли друг другом.