Если она и порешила было помириться с положением тайной подруги Бартенева и связать с ним свою судьбу, то, думалось ей, не поведет ли это к новым и новым несчастьям: сегодня он по-своему счастлив и верит ей, и верит в свою решимость рано или поздно дать ей свое имя и положение, но пройдет несколько времени, привыкнет он к своему новому положению, безвольный и слабый, он не найдет сил противоречить отцу и не выйдет из того ложного положения, в которое ее сегодня ставит. А там, успокоившись, он, может быть, иными глазами посмотрит на ее прошлые ошибки, иначе отнесется к ним и, как все, упреками и укорами отравит ее жизнь.
А между тем что же она делает? Гласно - ведь недолго же на самом деле продержится тайна их связи - разорвав со своими друзьями по сцене и профессии, гласно предпочтя чужого своим, она приобретает массу недругов и недоброжелателей. Сцена уходит от нее.
Уехать? Куда? В Америку? Но ведь не так легко добыть славу на чужбине, не имея ни достаточных средств, ни достаточной подготовки. Уехать с ним? Но он будет только обузой для нее, да и не на что ему ехать.
Не все из того, что она переживала, она ему сказала. На словах, по вечной привычке ласкать словом своего поклонника, она выдвигала другую тему. Она говорила о том, что жизнь ее полна страданий, ибо то, что дается другим легко, ей достается путем страшных жертв. «Вот я собираюсь далеко. Не думаешь ли, что мне это так и дается? Нет, мою свободу мне уступают дорогою ценою. Тот, кто меня отпускает, требует, чтобы я две недели прогостила у него в деревне».
Зачем она это говорила и искренно жаловалась на то, о чем говорила, - ее дело. Не хочу догадываться о цели этих слов, но могу себе представить след, который они оставили во впечатлительном к слову Висновской Бартеневе.
И вот оба - неудачники, оба - изломанные жизнью или ошибками воспитания, они начинают поддаваться влиянию любимой темы своих прошлых свиданий, один другого опьяняя мечтами вслух о могильном покое, о прекращении земных страданий и бесцельности жизни и мрачном будущем их общей судьбы.
Не забудьте, что все это говорится в чаду винных паров и в утомлении эксцессами чувственных отношений.
Игра в смерть перешла в грозную действительность. Они готовятся к смерти, они пишут записки, кончая расчеты с жизнью.
Мое дело доказать, что эти записки - не результат насилия одного над другим, а следствие обоюдного сознания, что с жизнью надо покончить.
Но прежде всего не забудем, что в желудке покойной найден опиум и констатированы следы употребления хлороформа.
Можно насильно застрелить, удушить, утопить, но насильно отравить, не вызывая у жертвы крика протеста, попыток борьбы, - нельзя. Отрава - убийство тайное: ее дают обманом жертве, если она не хочет добровольной смерти.
Вы знаете, что ни призыва на помощь со стороны Висновской, ни следов борьбы за жизнь с ее стороны не констатировано.
Записки, оставленные покойной и восстановленные из лоскутков, найденных в комнате убийства, и сравнение их с записками, писанными Бартеневым, доказывают не насилие, а сговор Бартенева и Висновской к обоюдной смерти.
Вопреки мнению экспертов, я думаю, что оставшаяся целой записка писана позднее разорванных и что, следовательно, уничтожение последних - дело рук покойной.
Единственное соображение экспертизы основано на том факте, несомненно верном, что уцелевшая записка писана хорошо очинённым карандашом, а уничтоженные - в порядке, указанном в акте осмотра, - карандашом, постепенно исписывающимся.
Но имея с собой перочинный нож или ножи для ужина, Бартенев и Висновская могли начать писать исписанным карандашом и починить его, когда он отказался далее служить им.
Моя собственная экспертиза, думается мне, вернее: она основана на изучении текста. За исключением записки к Палицыну о деньгах, прочие записки Висновской писаны к одному и тому же лицу и об одном и том же. Все они начинаются словами «человек этот» или заключают эту фразу в тексте. Во всех - прощание с матерью и искусством и отсутствие какого-либо специального содержания, различающего их одну от другой и указывающего на особые цели каждой записки. Это одна и та же записка в неудачных редакциях, уничтоженная ради последней, удовлетворившей пишущую. Ясно, что чего-то добивалась покойная от себя, чем-то была озабочена, не находя долго подходящего выражения для предположенной цели.
Цель эту нам раскрыла одна подробность, обнаруженная здесь, в суде. Покойную, говорят нам, не предали земле с последними обрядами церкви. Это глубоко печалит ее неутешную мать. Позволю себе догадку: покойная любила мать и даже в минуты смерти, приготовленной, по недостатку данных, неподдающимися удовлетворительному анализу припадками обоюдного разочарования жизнью, помнила о ней. Ее записки к Палицыну - посильная забота о материальных нуждах старушки, ее другие записки - попытка обставить свою смерть такими подробностями, чтобы истинная форма ее не обнаруживалась и не дала повода заподозрить самоубийство. Тогда ее похоронят, и ей по смерти и пережившей ее матери не будет тяжело.