Литва обрисована в романе как бедная, несчастная страна, которую грабят и русские, и французы: «Наша Польша, как горох при дороге: каждый щиплет, да еще и спасибо не скажет» (Ч. 2. С. 37). Бесчинства наполеоновской армии в Литве описаны в романе ярко и на многих страницах (см., например: Ч. 2. С. 110–115), но при этом подчеркивается, что вестфальцы и баварцы (которых литовские крестьяне у Булгарина называют «безпальцы и поварцы») гораздо хуже французов. Знаменательно, однако, что грабеж населения объясняется неустройством в армии и отсутствием снабжения, что вынуждает солдат грабить (эту же причину называет и Сегюр: «Армия должна была или умирать с голоду, или грабить наших союзников»; «Мы [французское командование] были рассерженны при виде грабителей и хотели, чтобы они понесли наказание, но когда у них отнимали хлеб и скот и они медленно уходили, порой глядя на нас голодным и отчаянным взором, а иногда и плача, ‹…› мы ‹…› добычу отдавали назад»; «Несколько солдат Молодой гвардии уже умерли от голода»[219]).
С точки зрения литвинов, Литва – европейская страна, а русские только приближаются к цивилизации (ср. рассуждения о красоте и обходительности польских женщин[220]). Однако Наполеон считает, что Литва – это Азия, даже «более Азия, нежели Испания и Африка» (Ч. 2. С. 87), и относится к этой стране потребительски: «Литва вооружится по первому моему слову, и этим новым войском я заменю убыли в моей армии, не имея нужды требовать новых усилий от Франции и от моих союзников» (Ч. 2. С. 80–81). Французские офицеры, с восторгом говоря о храбрых поляках, сожалеют, что им досталась такая грязная и неустроенная земля. У них рождается даже замечательный проект: отдать эту никчемную землю жидам (!)[221], а поляков переселить в лучший климат – в Италию или Испанию (Ч. 2. С. 69). При этом польская территория (земля Герцогства Варшавского) и Литва, с их точки зрения, друг от друга не отличаются[222].
Все же среди булгаринских литвинов имеются и подлинные русские патриоты. Это воспитатель возлюбленной Выжигина Лизы – Ромуальд Викентьевич Шмигайло[223], скромный петербургский чиновник из польской шляхты. В отличие от отца и брата, которые, живя в Литве, сумели составить себе капитал, он не смог продвинуться в Петербурге по службе далее чина титулярного советника, хотя своей честностью и трудолюбием составляет выгодный контраст русским чиновникам-взяточникам. В сюжетном плане командировка Шмигайло в Литву в качестве провиантского чиновника перед самым началом боевых действий дает возможность автору показать недостатки в снабжении французской армии, а также поведение французов в Польше. Шмигайло не изменяет присяге, хотя с ним беседует сам Наполеон и предлагает ему выгодную должность во французской армии. На слова племянника – наполеоновского офицера: «Говорят, что вся Литва ожидает нашего пришествия, что горят нетерпением соединиться с нами, и что поселяне уже вооружаются и собираются по лесам», – Шмигайло возражает: «Кто тебе сказал это, тот немилосердно солгал ‹…›. Литва очень довольна своим положением и не желает никакой перемены» (Ч. 2. С. 54–55)[224].
Однако в условиях Польского восстания, когда «Выжигин» вышел из печати, подобные утверждения звучали почти насмешкой. Ревниво-настороженное отношение к Польше, которое утвердилось в русском обществе в александровскую эпоху, в 1830–1831 гг. вновь сменилось враждебным. Лучшее тому доказательство – стихотворения Пушкина «Перед гробницею святой…», «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», где «кичливый лях» и «верный росс» противопоставлены вполне однозначно[225]. Польское восстание свело на нет усилия Булгарина изменить своим романом отношение к полякам и вызвать симпатии к ним, представив в «Выжигине» трагизм их положения в 1812 г. В романе Загоскина польская тема решена гораздо проще – в «Рославлеве» имеются два польских типа: кичливый и вполне стереотипный польский пан, унижающий русского офицера, назначенного к нему на постой, и добродушные весельчаки, проявляющие по отношению к русскому самое широкое гостеприимство. Однако характерно, что офицер и его денщик принимают этих охотников за разбойников и стремятся спастись бегством – подозрение во враждебности доминирует и здесь.
220
«Общежительная утонченность сосредоточена там [в России] единственно в высшем круге, когда, напротив того, она разлита у нас в среднем сословии. От того у нас более свободны в обращении, следовательно, более любезности, более приятности в обществах. Вот почему польки первенствуют» над русскими (Ч. 2. С. 18). Но в романе это отчасти описывается как предрассудок, и Лиза Стенская тому пример, недаром в Вильно ее принимают за польку, что как будто должна подтверждать и ее фамилия.
221
Еврейская тема решена в романе Булгарина достаточно однозначно – отрицательно. Еврей предает укрывшегося у Мориконских Выжигина, евреи грабят и русских, и французских военных и т. п. Подобная трактовка выразительно контрастирует с симпатией к корчмарю Иоселю, преданно помогавшему семейству Булгариных в 1795 г., которого писатель потом описал в своих мемуарах (см.:
222
Ср. у Сегюра: «Разве неизвестно, что все стихии защищают эти страны [Польшу и Литву] с первого октября по первое июня? ‹…› армия, оказавшаяся в этих пустынях из грязи и льда, должна погибнуть там полностью и бесславно» (
223
Шмигайло говорит Наполеону, что он родом поляк (Ч. 2. С. 42), а в плену называет себя литвином (Ч. 2. С. 50), французского языка он не знает, говорит по-польски и по-русски.
224
Чтобы это мнение не выглядело лишь данью русскому патриотизму, в другом месте Булгарин приводит мнение Понятовского, о котором напомнил Наполеону его обер-гофмаршал Дюрок: «Литва есть пустыня, во многих местах непроходимая, ‹…› дворянство, в прилежащих к России областях, сделалось полурусским, ‹…› вообще характер литовцев не тот, что польский, ‹…› поселяне в Литве бедны до нищеты и большая часть из них по языку и вере привержены к русским»; причем подчеркивается, что Понятовский – сторонник войны, что «любовь к отечеству горит в его душе, но не ослепляет его тщетными надеждами» (Ч. 2. С. 87–88).
225
Ср. резкое суждение Д. Давыдова, писавшего в автобиографии 1832 г.: «Тяжкий для России 1831 год, близкий родственник 1812, снова вызывает Давыдова на поле брани. И какое русское сердце, чистое от заразы общемирного гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами, господствующими над ее мыслями и делами, осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть – и не мог!» (