Озабоченные курьеры сновали по лабиринту коридоров. Из металлических трубок со стуком выскакивали картонные гильзы. На столе у дежурного беспрестанно звонил телефон. Посетители приходили и уходили. Служащие бегали из комнаты в комнату. По лестнице, окруженной целой свитой подчиненных, торопливо спускался директор.
— Господин Захариас ждет вас.
Курьер проводил Фабиана до двери. Захариас пожал ему руку с неумеренной горячностью. Этот молодой человек вечно пребывал в восторженном состоянии. И что бы он ни делал, он делал в высшей степени темпераментно: чистил ли зубы, спорил, или тратил деньги, или давал советы своему начальнику, всегда и во всем расшибался в лепешку. Это отсутствие чувства юмора заражало всех, с ним соприкасавшихся. Разговор об узлах на галстуке превращался в самую животрепещущую проблему современности. Начальники, обсуждая деловые вопросы с Захариасом, вдруг обнаруживали, как неслыханно важна их профессия, их издательство, должность, ими занимаемая. Сам он неуклонно продвигался вверх по служебной лестнице. Но невозможно было предположить, чтобы его достало на что-нибудь значительное. Для своего издательства он был катализатором, для людей его окружавших — стимулирующим средством. Он сумел стать незаменимым и к двадцати восьми годам уже получал две тысячи пятьсот марок в месяц. Фабиан рассказал ему все как есть.
— Вакансий у нас нет, — сказал Захариас, — а я бы очень хотел быть вам полезным. Кроме того, я убежден, что мы с вами отлично бы поладили. Что же нам придумать? — Он сжал руками виски, словно прорицатель, ожидающий озарения. — А что вы скажете, если я возьму вас к себе в качестве частного сотрудника и буду платить вам из своего кармана? Такой четювек мне бы очень пригодился. Здесь от меня ждут не меньше дюжины идей в день. А разве я автомат? Почему я должен отдуваться за то, что у других голова хуже варит? Если так и дальше пойдет, мой мозг сотрется в порошок. Я недавно купил маленькую машину, прелесть что такое: «Штейр», шестицилиндровый, с кузовом по особому заказу. Мы могли бы каждый день ездить за город, чтобы обмозговывать наши дела. Я с удовольствием вожу машину, это успокаивает нервы. Я мог бы предложить вам триста марок в месяц, и как только освободится какое-нибудь место — оно ваше. Ну как? — Не дожидаясь ответа Фабиана, Захариас продолжал: — Нет, не пойдет. Начнутся разговоры, Захариас, мол, держит белого негра. Я тут ни в ком не уверен. У них всегда наготове топор, чтобы отсечь мне голову. Что же делать? Вам ничего не приходит на ум?
— Я мог бы встать на Потсдамерплатц, — отвечал Фабиан, — повесив себе на живот табличку примерно такого содержания: «В данный момент этот молодой человек ничего не делает, но испытайте его, и вы убедитесь, что он делает все». Я мог бы еще намалевать это на большом воздушном шаре.
— Если вы говорите всерьез, то это замечательная идея! — воскликнул Захариас. — Но ей грош цена, потому что вы сами в нее не верите. Вы принимаете всерьез только нечто действительно серьезное, а может, даже и серьезное всерьез не принимаете. Беда с вами. Мне бы ваши таланты, и я бы уже сегодня был директором. — Захариас применял к людям, чье превосходство над собой он чувствовал, весьма тонкий трюк: он безусловно это превосходство признавал, прямо-таки настаивал на нем.
— А какой мне прок от того, что я талантливее вас? — грустно спросил Фабиан.
Этого риторического вопроса Захариас не ожидал. С него хватало и собственной откровенности.
И вдруг является какой-то тип, просит его совета, да еще дерзит!
— Мне очень жаль, что вы обиделись на мои слова, — сказал Фабиан. — Я не хотел вас обидеть. Я не слишком высокого мнения о своих талантах. Их хватает только, чтобы подохнуть с голоду.
Захариас встал и с подчеркнутой вежливостью проводил посетителя до лестницы.
— Позвоните мне завтра, около двенадцати, хотя нет, у меня конференция, ну, скажем, после двух. Может, я что-нибудь придумаю. Всего наилучшего.