Помощник комиссара подал Фабиану конверт.
— Не будете ли вы так любезны прочесть письмо? Барышни утверждают, что беспорядок — результат выяснения ими личных разногласий. Доктор Лабуде здесь ни при чем. Его даже не было в комнате, он якобы сказал, что хочет написать письмо, и прошел сюда.
— Судя по некоторым признакам, эти дамы состоят друг с другом в непозволительной связи. Я подозреваю, что здесь было нечто вроде сцены ревности, — сказал комиссар. — Они, и это как раз подтверждает их непричастность, сразу же известили полицию и дожидались нас здесь, вместо того чтобы удрать. Будьте так любезны, прочтите письмо!
Фабиан вскрыл конверт и вытащил сложенный листок бумаги. При этом из конверта выпала пачка банкнот. Помощник комиссара поднял деньги и положил их на диван.
— Мы подождем в соседней комнате, — деликатно заметил комиссар, и они оставили Фабиана одного.
Он встал и зажег свет. Потом опять сел и посмотрел на мертвого друга, чье желтое лицо, с застывшим выражением усталости, находилось как раз под лампой. Рот был слегка приоткрыт, нижняя челюсть отвисла. Фабиан расправил листок и прочитал:
«Дорогой Якоб!
Когда я сегодня днем зашел в институт, чтобы еще раз справиться о своей работе, тайного советника опять не было на месте. Но там был Векхерлин, его ассистент, и он сказал, что моя работа отклонена. Что тайный советник охарактеризовал ее как абсолютно неудовлетворительную и добавил, что передать ее на факультет значило бы только зря обременить профессуру. Кроме того, не имеет смысла разглашать мой позор. Пять лет жизни стоил мне этот труд, пять лег жизни — во имя позора, который только из милосердия не хотят предавать огласке.
Я подумал, не позвонить ли тебе, но мне было стыдно. Я не способен выслушивать утешения, даже в этом я бездарен. Наш разговор о Леде несколько дней назад лишний раз убедил меня в этом. Ты стал бы объяснять мне все ничтожно малое значение моего научного провала, я бы для вида признал твою правоту, мы оба лгали бы друг другу.
То, что моя работа отклонена, означает, фактически и психологически, прежде всего психологически, мой полный крах. Леда меня отвергла, университет тоже отвергает меня, я повсюду получаю оценку „неудовлетворительно“. Для моего честолюбия это непереносимо, Якоб. Что мне проку от исторической статистики, от того, что множество значительных людей были плохими учениками и незадачливыми любовниками?
Моя политическая поездка во Франкфурт' потерпела фиаско. Под конец мы просто передрались. Когда же я вчера вернулся, в моей постели валялась Зелов со скульпторшей, еще несколько девок сидели „в запасе“. Теперь, когда я пишу, они в соседней комнате швыряются стаканами и вазами. Короче говоря: эта жизнь не для меня! От всего, чем я дорожил, меня отторгли. Туда, где меня бы приняли, я сам не пойду. Не сердись же, дорогой мой, я сматываю удочки. Европа и без меня будет существовать или прекратит свое существование, я ей не нужен. Нас угораздило попасть в такое время, когда мелочная закулисная возня ничего не меняет, а лишь ускоряет или оттягивает крушение. Мы подошли к одному из поворотных пунктов истории, сейчас должно утвердиться новое мировоззрение, все остальное бесполезно. У меня уже не хватает мужества сносить насмешки профессиональных политиков, которые своими лекарствами залечат наш континент до смерти. Я знаю, что я прав, но сегодня мне этого уже недостаточно. Я стал комической фигурой, я провалился на экзаменах по двум основным предметам — любви и профессии. Пойми, такому человеку нет места в жизни. Револьвер, который я недавно отобрал у коммуниста возле Бранденбургского музея, опять дождался своего часа. Я взял его тогда, чтобы предотвратить несчастье. Мне бы стать учителем: идеалы в наше время доступны только детям. Итак, Якоб, прощай. Чуть было не написал: я буду часто о тебе думать. Но и с этим покончено. Не поминай меня лихом за то, что я не оправдал наших надежд. Ты единственный человек, которого я любил, несмотря на то, что знал тебя насквозь. Передай привет моим родителям, но прежде всего — твоей матери. Если случайно встретишь Леду, не говори ей, как тяжело я пережил ее обман. Пусть думает, что она здесь ни при чем. Не надо всем все знать.
Я бы попросил тебя уладить мои дела, но улаживать, собственно, ничего. Второй квартирой распорядятся мои родители. С мебелью они могут поступать, как им заблагорассудится. Мои книги принадлежат тебе. Я только что нашел у себя в столе две тысячи марок, возьми эти деньги, их немного, но на небольшое путешествие хватит.