— Может, еще поступит что-нибудь подходящее, — предположил молодой человек.
— Вам бы столпником быть, — сказал мюнцер. — или подследственным заключенным, а не то просто человеком, у которого времени хоть отбавляй. если вам нужна заметка, а ее нет, значит, надо ее состряпать. вот, смотрите! — он сел, быстро, не задумываясь написал на листке бумаги несколько строк и отдал его молодому человеку. — ну, а теперь бегом вниз, заполнитель пустот! если этого мало, возьмите на шпоны.
Заблудший прочел написанное мюнцером, прошептал едва слышно:
— Господи помилуй! — и опустился в шезлонг прямо на ворох шелестящих иностранных газет, как будто ему вдруг стало дурно.
Фабиан заглянул в листок, дрожавший в руке заблудшего, и прочитал: «в калькутте имели место уличные столкновения между магометанами и буддистами. несмотря на немедленное вмешательство полиции, четырнадцать человек убито и двадцать два ранено. спокойствие полностью восстановлено». шаркая домашними туфлями, вошел старик и положил перед мюнцером несколько машинописных страниц.
— Речь канцлера, продолжение, — буркнул он. — окончание дадут минут через десять.
И потащился вон из комнаты. мюнцер подклеил шесть листков, из которых пока состояла речь, один к другому, и они стали похожи на потрепанный транспарант. потом начал править.
— Пошевеливайся, йенни, — сказал он, искоса взглянув на заблудшего.
— Но ведь в калькутте не было никаких беспорядков, — нехотя возразил тот. опустив голову, он растерянно пробормотал: — четырнадцать убитых.
— Не было беспорядков? — возмутился мюнцер. — попробуйте мне это доказать! б калькутте всегда беспорядки. может, прикажете нам сообщить, что в тихом океане опять появился морской змей? и зарубите себе на носу: сообщения, которые нельзя опровергнуть сразу или можно разве что через несколько недель, — соответствуют действительности. а теперь бегите в цех, да поскорее, иначе я велю заматрицировать вас и выпущу как приложение.
Молодой человек ушел.
— И этот юнец хочет стать журналистом, — простонал мюнцер, вздохнул и принялся синим карандашом черкать в речи канцлера. — любительские репортажи, с этим он бы еще справился. но таковых, увы, не бывает.
— Вы, значит, не задумываясь, убили четырнадцать индусов, а два десятка остальных поместили в городскую больницу калькутты? — спросил фабиан.
Мюнцер раздраконивал рейхсканцлера.
— А что мне оставалось? — отвечал он. — впрочем, к чему сокрушаться об этих людях? ведь они живы, все тридцать шесть, и вполне здоровы. поверьте, дорогой мой, то, что мы присочиняем, много лучше того, о чем мы умалчиваем. — с этими словами он вычеркнул полстраницы из речи канцлера. — такого рода сообщения несравненно больше воздействуют на общественое мнение, нежели статьи, а всего действеннее — когда нет ни того, ни другого. впрочем, самое милое дело — отсутствие общественного мнения.
— В таком случае надо прикрыть вашу газету, — заметил фабиан.
— А на что прикажете нам жить? — спросил мюнцер. — и, кроме того, чем мы будем заниматься?
Рассыльный принес вино и стаканы. мюнцер наполнил их.
— Да здравствуют четырнадцать убитых индусов! — провозгласил он, осушая свой стакан. потом вновь принялся за канцлера. — наш достославный глава государства опять такого вздора намолол! — сказал он. — ни дать ни взять школьное сочинение на тему: «вода, в которой плавает, но не тонет будущее германии». в шестом классе он заработал бы тройку. — мюнцер повернулся к фабиану и спросил: — а как мы озаглавим эту смехотворную статью?
— Мне больше хотелось бы узнать, что вы там приписали в конце, — сердито сказал фабиан.
Мюнцер отпил еще вина, подержал его во рту, потом проглотил и ответил:
— Ни словечка! ни единой буквы! у нас есть указание — не наносить правительству ударов в спину. выступая против него, мы вредим себе, а полное молчание идет на пользу правительству.
— Я хочу сделать вам одно предложение, — сказал фабиан, — напишите статью в его защиту.
— О нет! — воскликнул мюнцер. — мы порядочные люди. привет, мальмю!
Появившийся в дверях стройный, элегантный господин кивнул спорившим.
— Вы на него не обижайтесь, — сказал мальмю, редактор торгового отдела, фабиану. — он уже двадцать лет как журналист и сам верит в свою ложь. его совесть погребена под десятью перинами, а на них возлежит господин мюнцер и спит неправедным сном.
Опять вошел старик рассыльный с машинописными страницами. мюнцер подклеил их к транспаранту с речью канцлера и продолжал править.