Без этой чудесной песни его жизнь, вероятно, утратила бы всякий смысл, он был бы всего-навсего еще одним безликим воином среди легиона таких же, как он. Очередной позабытый «пока-не-мертвый». Нарастающее разочарование в этот неправдоподобный миг придало дополнительную силу его голосу, и он вытянул руки перед собой. Встроенные в ладони его перчаток звуковые излучатели завели нестройную рапсодию.
— Да не буду я скован и посажен в клетку. Да не стану рабом я, — его слова безудержно рокотали в воздухе, побуждая хор прилагать больше усилий к исполнению. — И не угаснем мы. Мы будем петь. Мы всегда будем петь. Мы будем продолжать петь, даже когда упадет последний занавес. Пойте, братья мои. Пойте!
Его братья пели вместе с ним, и Рамос чувствовал, как призрачная кость искривляется, растет и укрепляется, проникая все глубже в «Везалия», словно закутывая его в кокон. В этом коконе он будет дожидаться того дня, когда сможет покинуть старую оболочку и переродиться в нечто новое. Рамос чувствовал волнение корабля от того, что его экипаж начинает войну. Осязал каждый болт, попадающий в психокость, и теплые брызги крови на ней. Слышал, как вибрации их пения доносятся до темных уголков нижних палуб. Видел яркие очертания своих бывших братьев, когда они отреагировали на насилие и отправились изолировать племенные отсеки и коридоры доступа.
Но помимо этого он видел кое-что еще.
Кое-что невероятное и лучезарное.
Оно появилось, пока они пели. Великая сила притяжения, сильнее, чем окружающий ее мир, из-за чего казалось, будто она впитывает весь свет и тепло. Она шествовала золотым светочем сквозь нижние палубы, и ее песня, такая знакомая и в то же время непохожая на их собственную, интенсивно пульсировала в глубинах звездолета. Сила эта была мучительно знакома, и у Рамоса возникло навязчивое чувство, что прежде он уже испытывал на себе ее влияние. Всякий раз, когда он подходил к ней слишком близко, их песня сбивалась.
— Оно смотрит на нас, брат, — сказал Эскуор, перестав петь. — Я чувствую его, а оно чувствует нас и хочет нас найти. — Он покачал головой, в его глазах читалась нестерпимая боль. — Это он, брат. Но не такой, как сейчас. А такой, какой был.
— Знаю, — прорычал Рамос. Это был Фулгрим. Вернее, не сам он, а мечта о нем. Судно забормотало о нем, и шепот этот пронесся через психокость подобно крику. — Игнорируйте его. Мы вышли за рамки столь приземленных вещей.
Рамос начал петь снова, теперь слегка изменив композицию, и хор последовал его примеру. Рабы между тем отбивали такт, завывая и визжа от радости. Призрачная кость ширилась и запечатывала люки в отсек, еще надежнее изолируя его от остальной части звездолета. Что бы ни затаилось на их пороге, оно осталось там — вдали от рощи и хора. Подальше от песни, которую надлежало исполнять. Лишь когда Фабий вернется, они снова откроют сад.
Неожиданно что-то выплыло к нему из сердца психокостного леса, и Рамос обернулся, не прекращая пение. Позади него стоял Ключ и наблюдал — в конце концов, это все, что он когда-либо делал. Но в свете их диссонанса тень эльдара пустилась в пляс, совершая странные па. Она менялась в движении, снова превращаясь во что-то другое — еще более причудливое, нежели оболочка прежнего корсара.
И эта новая его форма слила свой голос с их голосами. Как это часто бывало за века, минувшие с тех пор, как они завели свою неблагозвучную песню, Рамос вдруг испытал прилив удовольствия, когда в призрачной кости вокруг них проросли андрогинные лица с хлесткими языками. Он услышал тихий смех наложниц Слаанеш, танцующих в саду и меняющих его согласно своим прихотям. Нерожденные явились понаблюдать.
Золоченые когти заскребли по его видавшей виды броне, лаская акустические узлы и кабельные соединители.
— Пой же, Бык Восьмого. Пой так, чтобы тебя услышал весь варп, — прошептал голос. — Спой песню войны, что будет сопровождать грядущие события. Пока они ведут свои мелочные битвы, ты идешь войной против самого времени, дабы родился наш господь.
Крупные, наполовину сформировавшиеся фигуры притаились среди стволов и ветвей психокости. Звериные, но элегантные, острыми клешнями они вырезали непристойные знаки на бледной поверхности деревьев.
— Слышишь ли ты его, сестра? — пробормотал какофон, разевая челюсть с волчьими клыками. — Слышишь ли, как примарх-сосуд зовет нас, даже не подозревая об этом? Представляю, как же взвоет Фениксиец, увидев такие отражения себя.