Торкват молчал, но попеременно то краснел, то бледнел. Он выпил чересчур много; вино вскружило ему голову. Он сжимал кулаки, стискивал губы и ярости запивал свой гнев вином.
— Христиане ненавидят нас и охотно перерезали бы всех, если бы могли, — сказал один из гостей.
— Конечно перерезали бы! Кто поджег Рим при Нероне? Они! Кто в Азии сжег дворец? Они!
Торкват привстал на своем ложе, протянул руку, будто желая что-то сказать, но опомнился и не сказал ни слова.
— Они делают и хуже. Они убивают детей и пьют их кровь, — сказал Фульвий, не глядя на Торквата.
Торкват, возбужденный вином, ударил вдруг кулаком по столу у закричал диким голосом:
— Это ложь, самая презренная ложь!
— А ты откуда знаешь? — спросил у него Фульвий спокойно.
— Потому что я сам христианин, — закричал Торкват, — и готов умереть за мою веру!
Все как будто окаменели на месте; наступило молчание. Фабий, стыдясь, что за его столом сидит христианин, потупил глаза. Какой-то молодой человек глядел на Торквата, разинув рот и выпучив глаза; Корвин злобно радовался, Фульвий же глядел на Торквата змеиными глазами, с сознанием, что эта добыча не уйдет от него, и заранее упивался мучениями своей жертвы. Он со свойственной ему хитростью изучил Торквата и знал, что, захватив его, захватывает разом многих других. Он знал, что человек, не умеющий владеть собою, не выдержит, и в минуту волнения под влиянием винных паров непременно откроет все, что знает, выдаст всех, кто ему известен. Он знал, что преданный своей вере христианин не унизил бы себя до пьянства и не стал бы в пьяном виде признаваться в своей вере. Он видел христиан на Востоке, видел, как твердо, как решительно признавались они в своей вере, но делали это иначе. Молитва укрепляла их силы, восторг слышался в их речах, надежда на Бога воодушевляла их. Не за пирами признавались они, а в суде или тогда, когда от них требовали поклонения идолам. Признавались они, сознавая опасность и жертвуя жизнью. Это были люди твердые, а не хвастливые и пустые, как Торкват.
Гости встали из-за стола и поспешно стали расходиться, ибо каждый боялся за себя в случае доноса. Скоро Торкват остался один.
Фульвий шепнул несколько слов Фабию и Корвину, подошел к Торквату и сказал с притворным и вкрадчивым сожалением.
— Я боюсь, что мои неуместные слова заставили тебя признаться в очень опасном для тебя деле.
— Я ничего не боюсь, — ответил Торкват хвастливо, — и готов умереть за веру.
— Ш — ш... замолчи, пожалуйста; невольники могут подслушать тебя. Пойдем лучше в соседнюю комнату, поговорим там спокойно.
Говоря это, он повел его в соседнюю пышно убранную залу, где уже по приказанию Фабия стояли чаши с фалернским вином. Корвин вошел вместе с ними. На великолепно отделанном резном столе лежали кости. Фульвий подал Торквату полную чащу вина, которую тот выпил, не переводя духа, а затем другую и третью. Между тем Фульвий играл, будто шутя, костями, бросал их, считал, собирал и опять бросал.
— Экое счастье! — говорил он — что ни удар, то проигрыш! Хорошо, что я ни с кем не играю, а то бы проигрался в пух. Хочешь попробовать, Торкват?
Мы упоминали, что Торкват был страстный игрок. Он уже однажды попал в тюрьму, проиграв то, чего у него не было. Себастьян выручил его оттуда, и тогда-то обратил его в христианскую веру. Торкват, совершенно пьяный, почти уже не помнил, что говорил за минуту перед тем. Глаза его блестели, руки и губы дрожали. Он схватил кости и принялся играть с лихорадочным волнением. Первые ставки он выиграл, а потом стал проигрывать, потом опять выиграл, и все более и более горячился. Фульвий подливал ему вина; Торкват стал болтать без умолку.
— Корвин... Корвин... — твердил он, глядя на Корвина и припоминая что-то, — что это за имя? Кассиан называл его.
— Какой Кассиан? — спросил Фульвий.
— Да, да, жестокий и злобный Корвин — это ты, что ли? Ты еще поссорился с Панкратием?
Корвин хотел было вступиться за себя и начать драку, но Фульвий остановил его выразительным жестом и сказал Торквату:
— Этот Кассиан, кажется, школьный учитель? Где он теперь живет?
— Он живет... да нет, нет! ... это значило бы предать его. Пусть меня пытают, мучат, убьют, но я не изменю никому и никого не предам...
Между тем кости метались, и горячка все больше и больше охватывала Торквата. Оба игравшие замолчали и устремили все свое внимание на ход игры. Сперва они выигрывали и проигрывали поочередно; но Фульвий был хладнокровнее, умел владеть собой и не пил вина, и счастье, казалось, склонялось на его сторону. Когда Торкват заметил, что он проигрывает, то начал запивать проигрыш вином и вскоре совершенно потерял голову. Он кидал на стол кости дрожащими руками, потом глядел на них так, что казалось, ничего не видел, и, конечно, не был в состоянии подсчитать свой проигрыш. За него считали Фульвий и Корвин. Все больше и больше терявший голову Торкват бросил, наконец, на стол наполненный деньгами кошелек, данный ему Фабиолой. Фульвий взял его, высыпал оттуда деньги и выложил на стол такую же сумму. Оба приготовились к решительному удару. Кости были брошены и покатились по столу с зловещим, как показалось Торквату, шумом; Фульвий собрал их, кинул и затем холодно и спокойно подвинул к себе все деньги, поставленные Торкватом. Торкват опустил голову на скрещенные в порыве отчаяния руки. По знаку Фульвия Корвин вышел из залы. Торкват все лежал на столе; он хватал себя за голову, то рвал на себе волосы, то бормотал несвязные слова, топая ногами, скрежетал зубами, стонал, словом, предавался бессильной злобе. Вдруг он услышал, что ему говорит кто-то шепотом:
— Если ты христианин, то для тебя нет надежды на спасение. Ты опозорил своим поведением свою религию и изменил ей. Ты рассказал многое и предал многих; ведь ты был пьян и не помнишь, что говорил! Ты сказал слишком много.
— Это неправда, это ложь! Они простят мне...
— Едва ли! Что осталось у тебя? Денег нет, положения нет; римляне тебя презирают, христиане выгонят. Куда ты пойдешь? Будешь нищенствовать! Если же на тебя донесет кто-нибудь из слышавших твои признания, то тебя замучают, а христиане все-таки не простят тебе твоей измены.
Торкват поднялся со стола, встал и закричал, как бешеный:
— А тебе что за дело? Оставь меня!
— Мое дело, — ответил Фульвий. — Я выиграл твои деньги и знаю твою тайну. Жизнь твоя в моих руках. Мне стоит только позволить этому жестокому и злобному Корвину, как ты его называл, донести на тебя, и ты погиб. Он сын префекта, и ты будешь тотчас же схвачен и осужден. Ну, а теперь взгляни-ка на себя: ты шатаешься, ты пьян; даже испуг не отрезвил тебя, готов ли ты теперь, в пьяном виде, идти на форум признаться, что ты христианин, и умереть за свою веру?
Злая и холодная насмешка звучала в словах и голосе Фульвия. Сраженный Торкват упал в кресло и судорожно сжал кулаки.
— Ну, выбирай. Хочешь ли воротиться к христианам, имена которых ты выдал, или идти в суд? Торкват молчал. Он был уничтожен.
— Слушай, — продолжал Фульвий, садясь около него и меняя тон. Он начал говорить тихо, почти ласково. — Послушайся меня, и ты будешь спасен. У тебя будет хороший дом, хороший стол, независимое положение, достаточно денег, словом, ты будешь жить в изобилии, но с условием: завтра ты должен идти ко всем своим друзьям-христианам и не говорить им ни слова о случившемся. Когда же я спрошу у тебя что бы то ни было, ты обязываешься отвечать мне чистосердечно.
— Но это значит изменить... предать... — сказал Торкват, заикаясь.
— Как хочешь, иначе ты подвергнешься позорной мучительной смерти. Взгляни, на дворе стоит Корвин: он ждет одного моего движения, чтобы донести на тебя. Выбирай!