Себастьян спокойно стоял перед ним с достоинством человека, привыкшего уважать самого себя и сознающего свое нравственное превосходство. Он знал, что ожидает его. Когда император уже задыхался от гнева, и речь его перестала быть членораздельной, Себастьян спокойно сказал:
— Выслушай меня, цезарь! Я говорю с тобою последний раз. Слова мои должны тебя успокоить. Заговоров нет, и ты не подвергаешься ни малейшей опасности. Ты вручил мне стражу дворца, я исполнил долг мой добросовестно; ты цел и невредим. Я не способен на измену и не изменял тебе.
— Христианин! Начальник внутренней стражи христианин! -кричал Максимиан. — Значит, я окружен врагами в моем дворце! Кому довериться? Могу ли я быть спокоен хоть одну минуту, когда низкие козни проникли и сюда? Благодарение Юпитеру! Я принесу ему в жертву всех христиан — я истреблю их! Я был предан в руки злейших врагов моих, и одни бессмертные боги спасли меня от гибели!
— Рассуди хладнокровно, цезарь, — сказал Себастьян, — не боги твои спасли тебя, а верность христианина; он служил тебе честно. Я не способен обманывать и замышлять чью-либо гибель. Да! Ты был в моих руках и, если бы я замышлял что-либо против тебя, то имел бы время и возможность исполнить свои замыслы. Моя религия запрещает вступать в заговоры и козни; она предписывает честно исполнять свои обязанности. Я не изменник. Но выше тебя, цезарь, стоит мой Бог. Дело моей совести и моей веры не имеет ничего общего с моими воинскими обязанностями. Как солдат и слуга твой я ни в чем не виноват перед тобою!
— Зачем же ты скрывал свою веру? Из трусости! Ты скрывал ее из низкой трусости!...
— Нет, не из трусости, а из чувства долга. Пока я мог помогать моим братьям христианам, я должен был спасать их от гонений и гибели. Я жил посреди ежечасных волнений, бедствий, тревог. Я переносил испытания с покорностью. В эту минуту надежда угасла в моем сердце, и я считаю себя счастливым, что Фульвий донес на меня и избавил меня от жестокого выбора:, либо желать смерти и искать ее, либо жить, потеряв лучших друзей и, быть может, саму надежду на будущее.
Максимиан подозвал к себе префекта и тихо сказал ему:
— Этот человек заслужил смертной казни, мучительной смерти, но я не хочу, чтобы в Риме толковали о нем. Мне будет крайне неприятно, если узнают, что в моем дворце один из главных начальников был христианином. Позвать сюда Гифакса!
Вошел широкоплечий, высокого роста, обнаженный по пояс нумидиец, начальник африканского отряда. За плечами у него висели лук и колчан, расписанный разноцветными красками, сбоку огромный, с широким лезвием меч. Он остановился перед Максимианом и молча ждал его приказания. Смуглый цвет его кожи, мускулистая фигура, неподвижность делала его похожим на статую.
— Гифакс, — сказал Максимиан, — завтра утром, чуть свет, без огласки расстреляй Себастьяна. Он христианин.
Гифакс вздрогнул; он страшился христиан больше, чем лютых зверей, больше, чем ядовитых змей своей родины. По своему невежеству он верил слухам, которые о них распускали.
— Ты отведешь Себастьяна в свой квартал, — продолжал Максимиан, — завтра чуть свет, завтра, а не сегодня, запомни это, привяжешь его к дереву во дворике Адониса и прикажешь стрелять в него стрелами. Только не убивайте его сразу. Пусть медленная, мучительная смерть постигнет его, понимаешь? Сделай это втайне и смотри... если вы напьетесь... Главное, без огласки! Пусть все останется в тайне. Я не хочу, чтоб об этом говорили в Риме. Ступай!
XXVII
Фабиола лежала на изящной кушетке. Одета она была, по обыкновению, великолепно, хотя носила еще траур по отцу. Кормилица по-прежнему ухаживала за ней, многочисленные рабыни наперебой старались угодить ей. Но на душе у нее было неспокойно: мучительные сомнения постоянно тревожили ее. Она слышала о смерти христиан в цирке, и мысли ее были прикованы, помимо воли, к ним.
Сира добрая, честная девушка, — думала она, — но простодушна, как дитя, легковерна и недальновидна. Быть может, она обманута. Говорят, что эти христиане хитры и лицемерны... Большие интриганы... Они ищут везде сторонников и не пренебрегают даже невольниками. Может быть, и Сира обманута? Не станут ведь они говорить всем о тех ужасных преступлениях, какие совершают. Весь Рим знает об их страшных обрядах, зверствах... Нельзя же предположить, что все ошибаются. В этих слухах должна быть доля истины. Если малая часть того, что говорят о них, справедлива, то они, конечно, самые страшные, самые гнусные люди... А Хроматий? Хроматий, кажется, тоже христианин?... Но он уже выжил из ума. Он старик, утомленный жизнью. Христиане прельстили его своими чудными изречениями и, верно, обирают его — живут за его счет. Быть может, эта секта разделяется на две части: обманывающих и обманутых. Разве это не случалось прежде? В секте эпикурейцев одни искали счастья в грубых, материальных наслаждениях, другие понимали эпикурейское учение иначе и искали счастья в умственных упражнениях, в уединении, чтении. Быть может... Как узнать правду? Они умирают с таким непонятным, неестественным мужеством. Говорят -это колдовство, чары... Пустяки!... Я не верю в колдовство, но что же это? Как жаль, что я никогда не говорила с Себастьяном о христианах... Я его уже столько времени не вижу и не знаю, где он.
Фабиола глубоко задумалась. В эту минуту вошла Афра с завтраком. Накрывая на стол, она сказала:
— Госпожа, ты слышала городскую новость? О ней говорят шепотом, потому что цезарь не хочет огласки. Себастьян приговорен к смерти. Какая жалость! Такой молодой офицер, красивый и умный!
Фабиола не слышала последних слов Афры: она приподнялась на своем ложе и сидела бледная, как смерть, с широко раскрытыми глазами.
— За что?... — спросила она, наконец, едва внятно.
— Он христианин!... Сам в том признался. Кто бы мог это вообразить?...
— Себастьян христианин!... Христианин?... — произнесла Фабиола с выражением недоумения и невольного ужаса. — Не может быть!
— Да, христианин! Его приказано замучить до смерти. Гифакс готовит свой нумидийский отряд и должен расстрелять его.
— Бессмертные боги! — воскликнула Фабиола. — Неужели это правда? И когда? Когда казнят его?
— Точно никто не знает. Кажется, скоро. Впрочем, — прибавила Афра лукаво, — нумидийцам не в первый раз приходится казнить преступников; не мало отправили они людей в подземное царство Плутона. Но они не мало и спасли их...
Афра взглянула украдкой на Фабиолу и, заметив ее волнение и бледность, продолжала:
— Нумидийцы и Гифакс знают, сколько стоит голова осужденного.
— Говори яснее, — сказала Фабиола, оживляясь.
— Благородная госпожа, желаешь ли ты спасти Себастьяна?
— Конечно, — воскликнула Фабиола, — говори скорее!
— Слушай же. Сколько ты заплатишь за его спасение? Предупреждаю тебя, что дешево этого сделать нельзя.
— Говори, сколько? Я заплачу.
Сто тысяч сестерций и вольную мне.
— Согласна; только чем ты поручишься, что можешь спасти его?
— Об этом не беспокойся. Через двадцать четыре часа после казни Себастьян будет жив. Тогда ты и заплатишь деньги. Я верю тебе на слово.
— И я не обману тебя, ты это знаешь. Беги же скорей, Афра, не теряй ни минуты.
— Будь спокойна, спешить некуда, — ответила невольница, продолжая расставлять блюда на столе.
В сумерки Афра отправилась в нумидийский квартал и вошла прямо к начальнику отряда.
— Зачем пришла? — спросил он. — Ныне здесь нет попойки.
— Я пришла по очень важному делу, — сказала Афра. — Дело касается, во-первых, меня самой, потом тебя и твоего пленника.
— Вот он, смотри, — сказал Гифакс, показывая на связанного в углу двора Себастьяна. — Смотри, он уснул и спит так спокойно, как будто завтра в это время будет жив и здоров.
— Он должен быть жив, Гифакс! Скажи, ты не оставил еще намерения жениться на мне?