Толпа обожателей снова сомкнулась вокруг нее. Но Роксана кипела от злости, пережитое унижение почти парализовало ее. Она не будет терпеть такое. Сэм Кендрик только что оскорбил ее. И Сэм Кендрик за это заплатит.
Оставалось десять минут до начала обеда. Том Голдман пробивался сквозь толпу, и кровь пульсировала в такт платиновым «Патек Филипп». Изабель всегда вовремя подает сигнал к ужину. А ему хотелось поговорить с Элеонор наедине. До того как они рассядутся. Он знал, потом у них не будет такой возможности. Изабель позаботилась собрать всех, занятых в проекте «Мэйсон — Флореску», за одним столом, и он, Том, глава студии, должен представить людей друг другу и направлять чертовски скучный и пустой застольный разговор.
Мимо него проходили мужчины в смокингах, женщины в бархатных платьях, в шелках. Режиссеры, агенты, актеры.
Блондины, рыжие, брюнеты. Длинноволосые, коротко стриженные, лысые. И казалось, почти все хотят пообщаться именно с ним. Голдман улыбался, бормотал что-то невпопад. Не меньше двух десятков раз повторил «Рад вас видеть» и «Позвоните мне завтра на работу». При этом он продолжал шагать, острым взглядом впиваясь в толпу, отыскивая Элеонор. Он должен с ней поговорить. Он не знает, почему и о чем, но должен. Хотя бы о том, что он постоянно думает о ней в последнее время. И о Джордан. Или… да о чем угодно.
Обо всем. Может, это неразумно. Но он должен с ней поговорить, даже если сейчас понятия не имеет о чем.
— Том.
— Слушайте, я сейчас не могу, — резко ответил Голдман, оборачиваясь посмотреть, кто дергает его за рукав. Он остановился и чуть не подпрыгнул. — Элеонор!
— Ну что ж, не важно. Поймаю тебя позже.
— Нет, нет, погоди. — Он нервничал. Ему сорок пять, перед ним женщина, с которой последние полтора десятка лет он работает бок о бок. Почему он нервничает? Черт побери! Он провел рукой по редеющим волосам. — Я искал тебя.
— Ты же хотел мне что-то сказать, да? — спросила Элеонор, чувствуя, как сильно начинает биться сердце. — Я думала, мы можем прогуляться по саду и поговорить.
Прочь с этого приема! Прочь от всех этих людей! «Очень хорошо, — подумал Голдман. — Я ведь проворачивал дела в десятки миллионов долларов. Я справлюсь и с этим».
— Ну конечно. Пошли.
И он стал спускаться за Элеонор по алебастровым ступенькам дома Кендриков. На долю секунды в голове возникла ироничная мысль. Том Голдман, плейбой, мужчина, поимевший миллион женщин, и все они хорошенькие, но на одно лицо — разве что кроме Джордан, которая лучше остальных и поэтому стала его женой. Никогда у него не возникало проблем с девицами, с тех пор как в двадцать пять лет он пришел работать на «Артемис», сразу после Йеля.
Ему положили сорок семь тысяч в год, это было в семидесятые. Если он не оставил позади себя вереницу разбитых сердец, то уж наверняка разочаровал брошенных звездочек, студенток. Женщины всегда переживали из-за него, но никак не наоборот.
Они вместе пошли по дорожке, которая вела к ближайшему гроту, молча вдыхая ароматный воздух, оставляя за спиной смех и гомон вечеринки. Голдман понимал: Элеонор — единственная женщина, которая не станет спрашивать, куда они идут. Она знала сад Кендриков так же хорошо, как и он, поскольку работала в руководстве больше десяти лет.
Они свернули с дорожки прямо в маленький, отделанный мрамором уединенный уголок с отполированной дубовой скамейкой и статуей, изображающей вставшего на дыбы единорога. Стоило им войти, как до них донесся голос Джордан. Она звала:
— Том! Том!
Голос ее звучал отчетливо. Том ощутил неловкость оттого, что и Элеонор слышала ее голос. Ошибиться было нельзя. Элеонор слышала его жену, и они оба понимали, что и он слышал.
Ему следовало извиниться. Пойти к Джордан. Привести ее сюда. Следовало бы.
— Элеонор, нам надо поговорить.
— Да, ты говорил. — Она произнесла это без тени насмешки, а напротив, с едва уловимой благодарностью.
Том посмотрел на нее. В первый раз по-настоящему с тех пор, как появился на приеме. Боже, она выглядела потрясающе! Элегантная, как всегда. Высший класс. Но сегодня в ней было что-то более мягкое и притягательное.
Эти крошечные бутончики роз. Она словно Золушка на балу.
Умные синие глаза сверкали даже в темноте, а сметанно-белые груди, приподнятые лифчиком, возвышались над вырезом платья. Тоненькие морщинки вокруг рта притягивали его взгляд. Элизабет забрала волосы наверх, и хотя она никогда не пыталась скрыть несколько седых прядок, появившихся в светлых волосах, его это никак не беспокоило.
Красиво, как золотая ткань с серебряными нитями. Ей очень шло. Как она хороша!
Элеонор попыталась отвести взгляд. Она понимала, этим она может разрушить волшебство момента… Но это опасно… Пол… Джордан… Том стоял и пожирал ее глазами. Было видно, как ему хочется поцеловать ее и…
— Том, — сказала она ласково. — Ты как-то странно на меня пялишься.
— Ты такая красивая, — не думая, выпалил Голдман.
Элеонор отвернулась, желая скрыть слезы, сразу наполнившие глаза. В этот момент, здесь, она чувствовала себя красивой. Не женщиной средних лет, незамужней, слишком озабоченной карьерой, скучной, а просто красивой. На секунду она вдруг увидела себя его глазами.
— Спасибо, — сказала она.
— Я одинок, — сказал Том и испытал огромное облегчение от собственного признания, словно сбросил тяжесть с плеч. Слова сами собой сорвались с языка, и он знал — они пронзили ее. — Я так одинок, Элеонор. Я не могу с ней даже разговаривать.
Элеонор Маршалл почувствовала, что время остановилось. Пульс ее сбился с ритма она изо всех сил старалась дышать ровно. Неужели он это сказал? Правда ли, что он это произнес? И сразу в голове возникли ответы. «Ты как все: жена не понимает меня», «Может, тебе лучше поговорить об этом с психоаналитиком?», «Попытайся порыться в своем женском начале». Но она отбросила все пришедшие на ум шаблонные ответы. Том Голдман в эти игры не играет. По крайней мере с ней.
Да она и не уверена, есть ли у Тома Голдмана женское начало. Элеонор улыбнулась в темноте.
— Да, трудно находить с кем-то общий язык, — проговорила она.
Невероятным усилием воли она держала себя в руках.
Ну почему люди подвергают себя таким испытаниям? — спрашивала себя, терзаясь, Элеонор. Зачем воздвигать высокие непробиваемые стены? Ей ведь так хотелось сказать ему:
Том, я люблю тебя. Разведись и женись на мне. У нас будут дети, мы будем счастливы.
Но она не могла этого сказать. Том — женатый мужчина, ее старый друг. Она прекрасно понимала, что у него временная депрессия и через месяц он снова будет поглощен женой-ребенком, как и в самом начале брака. А она?
Что касается ее, Элеонор, она живет с Полом Халфином и разве может она хладнокровно предать его сейчас? Только ради нежного взгляда в ароматном вечернем воздухе? Чтобы потом всю жизнь он мог ловить понимающий взгляд Тома? Ведь она себя обманывает, думая, что Том на самом деле чувствует к ней что-то серьезное. Он ведь ни за что не разведется с молодой загорелой сексуальной богиней, которая уже стала набирать вес в обществе благодаря своей благотворительной деятельности. Элеонор Маршалл, женщине, делающей карьеру, женщине с сединой в волосах и морщинками на лице никогда не занять место Джордан.
Надо смотреть на вещи трезво. Это ведь жизнь, а не фильм.
— Так ты собираешься выходить замуж за Пола?
Она даже вздрогнула от напряжения, звеневшего в голосе Тома.
— Не знаю.
— Неопределенный ответ.
Как можно веселее она сказала:
— Да на свете нет ничего определенного, Том.
— Элеонор, — прошептал он и наклонился к ней. Прижался всем телом, нашел ее губы…
— Том Голдман и Элеонор Маршалл. Я рада, что наконец отыскала вас.
Элеонор резко повернулась и увидела перед собой Изабель Кендрик в изумрудном туалете от Баленсиага. Лицо ее светилось чистейшей радостью: она их нашла. Но Элеонор на это не купилась. Она только спросила себя: а давно ли Изабель наблюдает за ними? Ей незачем было смотреть на Тома, чтобы понять: он думает о том же.