– Вольнодумство есть предмет искусства! – торжественно восклицал эльф, заправляя синюю рубаху в более синие матовые штаны.
Маленькими ручонками каждое буднее утро он заваривал крепкий зелёный чай, вспоминал мамины молитвы и благословлял всё вокруг окружающее. Мастерскую своих снов он покидал пунктуально в восемь утра: игрушечных дел мастера ожидали Бонифация на лестничной площадке. К слову, дисциплина творческого бардака на фабрике соблюдалась благодаря авторитету соседа Антошки среди эльфийских сородичей.
Бонифаций звенел ключами, направляя за собой всю толпу единомышленников. Каждый из этих эльфов был точно таким же, как и его собеседник, прикрывающий ладонью сладкий зевок.
– Индивидуальность, – говорил старый Рудольф, – не имеет ничего общего с внешним видом. Эльфы очень интересные, если знать, на какую тему им хочется сегодня общаться.
Большинство малышей жили в соседних комнатках, где-то вблизи. Фабрика была настолько огромна, что Антошка не был и в половине её тайных мест. Кажется, эти трудолюбивые друзья появлялись из неоткуда, пару часов работали в уютном подвале, украшенном картинами, игрушками и гирляндами, и снова возвращались в своё прекрасное никуда.
– Вот ты, Уильям, где ты живёшь? – пришло Антошке в голову озадачить своего друга.
Уильям перестал вырезать из дерева образ будущей игрушки и на секунду задумался.
– Здесь, – он отвёл взгляд и молчал ещё несколько секунд. – Хотя, может быть и не здесь.
– Так не бывает! – Антошка засмеялся ему в ответ. – Ты что же, не знаешь, где твой родной дом?
– Родной? Мама говорила, что отец посадил нас на корабль, когда мне было некоторое количество лет. Я тогда не умел считать.
– Что случилось?
– Ну, я вырос и всё такое. Эльфы тоже могут взрослеть.
– Нет, я о том, почему вы уехали?
– Мама умалчивает об этом, а я не хочу ей надоедать.
Эльф продолжил вырезать игрушку, Антошка рисовал чертёж следующей.
– И всё-таки я прихожу оттуда, – эльф поднял указательный палец кверху. – Там тепло и много хороших книг.
– А мама твоя где?
– Живёт на фабрике. Я часто хожу к ней в гости и показываю свои новые работы.
Бонифаций не прекращал верить в способность своих картин приносить радость детям. Он не считал подобные подарки проявлением самолюбия либо навязыванием творческих вкусов. Он любил рисовать, днями и ночами, пейзажи, города, образы и символы рождались в бесконечном потоке импровизаций. Когда речь заходила о новаторстве, он тяжело вздыхал и повторял, что больше ничего не умеет делать.
– Так что же, на фабрике и рисуют, и делают игрушки? – уточнила Маша.
– Да. Творческое раздолье. И книги там пишут, и пироги пекут, и шьют разнообразную одежду. На Рождество все жители фабрики разносят по ближайшим деревням подарки для детей.
– Таких детей не бывает. Они что, мастера на все руки?
– Нет. Просто каждый из них занимается тем, что действительно любит. Ну и конечно помогают Николаю.
– А он разносит подарки?
– Естественно! Он посещает большие города, в которые эльфы не могут добраться.
Солнце просачивалось сквозь маленькую форточку в подвал. Уильям сделал добродушного на вид медвежонка, которого в жизни никто не видел.
– В энциклопедиях множество интересных фотографий, – будто оправдываясь, заметил Уильям.
Ещё несколько идей воплотились в жизнь. Например, Луи усовершенствовал фигурку Святого Николая, разукрасив её в рождественские цвета. Он уверен, что нет ничего лучше, чем подарок в виде красивой фигурки.
– Его все забыли, – грустно произнёс эльф Святик.
Этот грустный малыш сам придумал себе имя, но никто не знал, что оно значит. Очень часто Святик был расстроен. Раньше друзья расспрашивали его, в чём дело. Но эльф не делился ни с кем своими секретами и, в конце концов, его грусть перестали замечать.
Луи весь оставшийся день играл на пианино. Он знал, что у Святика шумит в голове и всячески надеялся ему помочь, разыгрывая джазовые партии. Святик любил фортепианную музыку. К слову, он первый придумал записывать композиции Луи и дарить их детям. Правда, пока ещё ни одной композиции Луи не разрешил дарить на Рождество – слишком требовательным был музыкант к своим работам.
– На сегодня хватит, – произнёс Бонифаций, отмывая руки от красок.