– Швейцар только что звонил. Твой отец ждет в холле.
– Он должен был мне кое-что принести, но пришел почему-то на час раньше условленного.
– Вот и хорошо – позавтракает вместе с нами. Я скажу, чтоб он поднимался.
– Подожди, – попросил я. – Пусть швейцар проводит его к моей машине. Там в багажнике лежит серебристый кейс. Скажи Джиму, чтобы захватил его.
Я провел под душем еще десять минут. К тому времени как я оделся, Большой Джим уже сидел в гостиной, зажав между колен алюминиевый кейс, а на коленях разместив черный мешок с выкупом за задницу Фрэнки.
– Доброе утро, – сказал Большой Джим. – Я тайный агент Ломакс. – Он погладил черный мешок. – Готов служить прикрытием тайному агенту Ломаксу-младшему.
– Лучше езжай служи прикрытием Ломаксу-самому-младшему, пока я буду объяснять Дайане, что обычно иначе провожу воскресные утра.
Большой Джим развязал мешок и вывалил деньги на пол.
– Я Дайане уже все объяснил. Она внушает доверие.
Дайана улыбнулась.
– Большой Джим сказал, что дело сверхсекретное.
– Сегодня утром в «Новостях» показали видеозапись, которую сделал Айк Роуз, – произнес Джим, аккуратно, пачка к пачке, укладывая в кейс Каппадонны свои надежды на обеспеченную старость. – Роуз скрылся в неизвестном направлении с несколькими сотнями ламааровских менеджеров высшего звена, с их чадами и домочадцами и с целью их уберечь.
– Для меня это не новость, – отвечал я. – А вот насчет видеозаписи интересно. Что он имел сообщить?
– Что-то вроде «мать вашу», адресованное террористам. Вы, дескать, нас не запугаете; мы только еще больше сплотимся; мы будем управлять компанией из надежного места до тех пор, пока вас не сцапает полиция; мы восстановим компанию, несмотря на все ваши происки. И так далее в том же духе. Даже если террористы и не смотрели телевизор, заявление возымеет свое действие. Например, инвесторы могут проникнуться и перестать заниматься демпингом акций «Ламаар».
Джим уложил в кейс последнюю пачку и громко щелкнул замком. На коленях у него, впрочем, еще кое-что осталось.
– Кстати, о видеозаписях, – сказал Джим. – Где ты взял пленки с «Последним словом Дини»?
– Слушай, у тебя что, даже элементарных представлений о праве на личную жизнь не имеется? Я эти пленки просматривал в рамках расследования дела «Ламаар энтерпрайзис». Женщина, которая мне их дала, погибла прежде, чем я успел пленки вернуть. Они прекрасно лежали у меня в багажнике, пока ты со свойственной тебе непосредственностью не решил, что незачем спрашивать разрешения у старшего сына.
– Пленки лежали далеко не прекрасно – они валялись в одной куче со старыми кроссовками, перегоревшими проводами и сломанным зонтиком. С чего мне было насторожиться и решить, что я имею дело с Важной Уликой?
– Это не улика. Это очередная тупиковая версия. Дело в том…
– Не улика? Тогда из-за чего ты мне целую нотацию прочитал? Я был личным шофером Дина Ламаара. Неудивительно, что мне захотелось взглянуть на пленки. И вообще, я сто пятнадцать штук выложил – неужели же и поп-корн не заслужил?
Я поднял руки в знак капитуляции и бросил выразительный взгляд на Дайану.
– А можно я тоже посмотрю видеозапись? – взмолилась Дайана. – Я честно не проболтаюсь.
– а ты еще думал, почему она мне так нравится, – заметил Большой Джим, вручая Дайане одну пленку. – Вот, деточка, включай свой видик.
– Это фильм-исходник, – пояснил я. – Он длиннее, чем конечная версия, но там в середине есть одна сцена, которая вас точно позабавит. Папа, сделай одолжение, обрати внимание на голос за кадром.
Дайана включила видеомагнитофон, и мы просмотрели фильм до слов Ламаара: «Я бы не прочь убраться из-под этих чертовых софитов, пока они не рухнули мне на голову. Небось расшатались от землетрясения». Экран погас.
– Ну так как, папа, ты узнал голос за кадром?
– Конечно. Это говорил Клаус Лебрехт. И дело не только в голосе – Лебрехт один из немногих называл Ламаара просто Дини. Они с ним были лучшие друзья. – Джим неуклюже подмигнул. – Говорят даже, что не просто друзья.
– Они были голубые? – опешил я.
– Нет, голубой только Лебрехт, – пояснил Джим. – Он думает, это его тайна, но в Лос-Анджелесе такого рода тайны долго не хранятся. Все подозревали, что Лебрехт был влюблен в Ламаара. Но Ламаар-то гомосексуалистов ненавидел. Так что Лебрехту приходилось несладко.
– Если вы разобрались с выкупом и расследованием, может, позавтракаем? – вмешалась Дайана. – Что будете – омлет или вафли?
– И то и другое, – не замедлил с ответом Джим. – Умираю с голоду. В смысле, я бы с удовольствием с вами позавтракал, если, конечно, не помешаю.
И он позавтракал. И с нами, и с удовольствием.
Глава 99
– Ну, дети, чем собираетесь сегодня заняться? – поинтересовался Большой Джим, уговорив вторую порцию омлета. – В смысле, чем собираетесь заняться, когда сбагрите мои сто пятнадцать штук?
– Я взяла напрокат самолет, – сказала Дайана. – Мы можем пролететь над океаном и посмотреть, как живут в Малибу богатые и знаменитые.
– Сегодня же первое мая, – возразил Большой Джим. – В смысле Первое мая.
– Знаю. Май – мой любимый месяц.
– У меня вопрос, – вмешался я. – Если Первое мая – один из самый больших праздников в году, почему тогда пилоты, когда самолет начинает барахлить, говорят «Мэйдей»?
– У тебя же отец – пилот. Его и спроси, – посоветовала Дайана.
– Спрашивал уже, когда мне лет десять было. А он сказал: «Сам ума не приложу, сынок».
– И до сих пор не приложил, – подтвердил Большой Джим.
– Мэйдей к месяцу маю никакого отношения не имеет, – принялась объяснять Дайана. – Просто по-французски «помогите» звучит примерно так же. – И она обняла меня сзади и поцеловала в щеку. – Чего еще папочка не объяснил, когда тебе было десять? Могу восполнить пробелы.
Я повернулся к Дайане и ответил на поцелуй.
– Знаешь, Большой Джим был такой скрытный. Только и знал, что отшучиваться. Кстати, папа, тебе домой не пора?
– Сегодня воскресенье. Энджел сейчас в церкви, Фрэнки спит, а двое моих водил в кухне – так, на всякий случай. А ты разве против, если я посижу еще пять минут?
Я был против руками и ногами. Дайана, наоборот, стала варить второй кофейник кофе.
Мы проговорили ни о чем до пятнадцати минут двенадцатого. Взглянув в очередной раз на часы, я взял кейс и сказал:
– Пора и делом заняться.
– Я тебя прикрою, – пообещал Большой Джим. – Выдвинусь сразу за тобой.
Ну вот, приехали.
– Ты что, думаешь, я не понял, чего ты время тянешь? – взбеленился я. – Ты не понял, что я пойду один? Они такое условие поставили. Если ты сейчас же не поедешь к себе домой, домой к тебе поеду я и собственноручно пристрелю Фрэнки.
– Мэйдей, – произнес Джим, взглянув на Дайану. Она покачала головой и обеими руками закрыла себе рот, давая понять, что не желает вмешиваться.
Джим крепко меня обнял.
– О'кей. Только будь осторожен, Майки, сынок. Не наделай глупостей. И позвони мне, когда все закончится.
– Папа, спасибо за беспокойство. А теперь давай уже, выметайся.
Не успела за Джимом закрыться дверь, как Дайана начала смеяться, не отнимая ладоней ото рта.
– Боже милосердный, – проговорила она икая. – Мой отец – раввин, и я всегда думала, что именно он мастер вселять чувство вины. А выходит, моему отцу до твоего как до неба.
– Я знал, что у нас с тобой много общего. Мы – взрослые дети властных отцов разной веры. Бери сумочку и пилотское снаряжение. Нам пора.
– Нам? Я думала, это опасно.
– Было бы, если бы со мной увязался Большой Джим. А так не опаснее, чем погасить ссуду в банке. Нет смысла оставлять тебя здесь одну. Мы и без того из-за Джима уйму времени потеряли. Посидишь в машине или поводишь носом по бутикам, пока я все улажу. Дело займет не больше пятнадцати минут. Я освобожусь к двенадцати пятнадцати, и мы с тобой полетаем.
– Здорово. Но только, Майк… Если Большой Джим узнает, что ты взял меня на дело, он взорвется от негодования.