Шестерка странников, вместе с которой, забыв о неотложном бизнесе, мистер Фэрбенкс кочует по городам и весям Испании, Португалии, Марокко и даже Мозамбика, привлекает его своей молодостью, дружелюбием, естественностью в обращении, проблесками собственной, нетрадиционной мысли. Но каковы плоды их размышлений, что ищут и находят ли что-нибудь «дрейфующие по жизни» без руля и без ветрил молодые бунтари, задает он вопрос своим подопечным. Ответом Фэрбенксу служат смущенное молчание либо уклончивые, сбивчивые реплики и подчеркнутое косноязычие — следствие не только действительных слабостей «молодежного» образа мыслей, сконцентрированного на «живом настоящем» и пренебрегающего слишком многим из того, что составляет содержание полноценного существования, но и заведомого пристрастия буржуазного романиста. Ведь по сути Миченер помещает своих молодых героев в искусственную, условную среду, создавая вокруг них социальный вакуум и тем самым намеренно обрекая их на бездействие и безмыслие.
К тому же в момент кризиса молодежных представлений на сцене романа, словно из засады, появляется главная опора «здравомыслящей Америки», теперь уже не ограничивающейся негромким элегическим комментарием Фэрбенкса, а переходящей в прямое наступление в борьбе за души молодого поколения. Это сорокасемилетний инженер-механик, мастер на все руки Харви Холт, родом из штата Вайоминг, то есть как бы из самых «недр» Соединенных Штатов. Похожий и на коннектикутского янки у Марка Твена, и на Сайруса Смита из «Таинственного острова» Жюля Верна, он символизировал воскрешение в конформистской литературе США долгожданного «положительного героя», рыцаря без страха и упрека, полемически противопоставленного анархиствующей молодежи.
В соответствии со стилистикой «массовой беллетристики» образ Холта подчеркнуто декларативен и сконструирован Миченером без больших психологических затей. Привыкший к самостоятельности, Холт упрям и нередко задает жару боссам использующей его услуги фирмы. Он плохо ладит с женщинами, прошел через два, а то и через три развода, но неизменно благороден и бескорыстен при всех неизбежных при этом денежных осложнениях. Холта нельзя назвать по-настоящему образованным, но он крепко держит в памяти отрывки из элегий Томаса Грея и Мэттью Арнольда, потому что, как ему было сказано в колледже, поэзия делает жизнь содержательнее и богаче. А кроме того, он бесконечно предан увлечениям своей юности: кинозвезде Хэмфри Богарту, напоминающему и внешне, и манерами небезызвестного Р. Рейгана, а еще — музыке. Работа в бирманских джунглях или в пустыне Южной Африки немыслима для него без долгих вечерних часов в обществе новейшей стереофонической аппаратуры. Любимые мелодии Холта — это записи конца 30-х — начала 50-х гг., памятной эпохи больших джазбандов и знаменитых кумиров: Глена Миллера, Бинга Кросби, Текса Бенеке, Дюка Элингтона и, конечно, Френка Синатры. Холту нравится чистый ясный стиль американского джаза той поры, когда Америка диктовала вкусы всем тем, кто искал забвения от кошмаров войны и экономических неурядиц. Он был воспитан, пишет Миченер, в мире «с ясно очерченными понятиями и правилами, с единством мнений по большинству вопросов, в мире, где было трудно заметить грань, отделявшую экран кинематографа от реальной жизни».
Отношение к Холту становится пробным камнем для всей разношерстной «шестерки». Ветеран двух войн (второй мировой и корейской), он тем не менее находит общий язык с пацифистом Джо, женится на лучезарной Бритте, а его подвиги в качестве матадора-любителя на улицах воспетой Хемингуэем Памплоны вызывают восхищение у Гретхен и Като. Обаяния Холта сторонится одна лишь Моника, но и то лишь потому, что ее сознание омрачено наркотиками. Гибель Моники дает возможность рассказчику наконец-таки поставить точку в затянувшейся истории. Вояж завершился: Йигал едет в Израиль готовиться к новой войне с арабами, Като помышляет о паломничестве в Мекку, чтобы, вернувшись в Филадельфию, объявить себя еще одним черным Магометом, Гретхен тянется назад в Бостон, ближе к университету, книгам, культуре. Что касается Джо, то ему по пути с Бриттой и Холтом — вначале до Цейлона, давнишней мечты девушки из холодной Норвегии, а затем, уже в одиночку, дальше на восток, быть может, в Японию, а вернее — куда глаза глядят, в поисках места, где и для него, кто знает, когда-нибудь «воссияет свет…».
Распад шестерки «странников» — логический итог всего «бунтарского эксперимента» в глазах автора и выражающих в романе его точку зрения Фэрбенкса и Холта. Эту позицию, резюмирующую идейный смысл произведения, можно было по справедливости считать консервативной, охранительной, хотя в ней нашли отражение и реальные процессы, которые приобрели еще более определенную форму уже после появления книги Миченера. К середине 70-х гг. литература США в основном подвела итоги тому, что в современной мифологии получило броское наименование «критического десятилетия» Америки. Схлынула волна выступлений леваческой молодежи и производной от них экстатической «контркультуры». «Многое из того, за что выступали эти люди, было запятнано и поругано, а многое, что, быть может, еще хуже, просто кануло в вечность, оставив после себя противоречивые последствия», — справедливо отмечал либеральный критик и публицист М. Дикстейн. Это ощущение неудовлетворенности стимулировало активные творческие поиски со стороны как участников, так и наблюдателей недавних событий. Писатели критического реализма стремились посредством реконструкции отдельных моментов истории («Вице-президент Бэрр» Г. Видала, «Рэгтайм» Э.-Л. Доктороу), следя за проходящей сквозь чреду поколений «нитью времен» («Земная оболочка» Рейнольда Прайса, «Осенний свет» Джона Гарднера), прозреть глубинные течения, формирующие сегодняшний облик Америки. То же поветрие захватило в преддверии и по следам празднования в 1976 г. двухсотлетия независимости США и флагманов «массовой беллетристики» с той, однако, принципиальной разницей, что обращение к истории служило в их построениях весомым аргументом в пользу буржуазной «стабильности», незыблемости основ собственнического общества.